Укротитель Медузы горгоны - Донцова Дарья

– Трудно назвать одну фамилию, мэтров было и есть много, – улыбнулась я. – Из покойных Шанель, Ив Сен Лоран, Версаче, Диор. Из ныне здравствующих Карл Лагерфельд, Роберто Кавалли, Соня Рикель.

Таткина тоже села на диван.

– Ну, в театре глыб поменьше, великие поумирали, а новые не подросли. Кое-кого из современных режиссеров тоже величают гениями, но по сравнению с прежним поколением они – снятое молоко. На безрыбье и рак рыба, а век ярких сценических постановок ушел, поэтому что имеем, то и хвалим. Последним из могикан был Альберт Сергеевич Вознесенский…

Я опустилась в кресло у столика и стала внимательно слушать.

Настоящая фамилия его была Тряпкин, но с такой на сцене нечего делать, вот Альберт и взял себе псевдоним. Начинал он во МХАТе во времена, когда еще были живы великие старики, и, как народ сплетничал, тускло рядом с ними выглядел. В шестидесятых, в хрущевскую оттепель, Альберт не пойми как смог основать собственный театр. Дали ему убитый подвал, правда, почти в центре, и Вознесенский стал создавать коллектив. Приглашал разных артистов, но ему смеялись в лицо, говорили: «Мальчик, сперва усы от молока на румяном личике сотри, а уж потом к заслуженным и народным в дверь стучись». В конце концов Альберту надоело унижаться, и он взял к себе выпускников театральных вузов, которые были ненамного младше режиссера. Вознесенский сказал им: «Я вам обещаю небывалый успех, гастроли по всему миру, овации, цветы, славу, деньги и все прочее полным набором. Но пока нас ждут несколько лет упорного труда и малый доход. В труппе останутся лишь те, кто пойдет со мной без сомнений, остальные могут быть свободны».

Лет через пять к Берти, так все звали Вознесенского, стали рваться и зрители и артисты. Из подвального помещения коллектив переехал в бывший кинотеатр, и на каждом спектакле был аншлаг. Билетеры ставили стулья в проходах, сажали народ на пол, ажиотаж царил немыслимый.

Берти умел не только поставить спектакль, но и вытащить из артиста, как он говорил, все нервы. Вознесенский требовал от труппы полнейшего подчинения, был деспотом, но деспотом гениальным. Если артист, даже очень талантливый, перспективный, подавал на репетиции голос и вещал что-то о собственном понимании роли, Берти благосклонно кивал, расспрашивал дурачка, а наутро вывешивал на доске приказ об его увольнении. Характер у режиссера был отвратительный, о его нежелании принимать в расчет интересы других людей знали абсолютно все, от бабушки, дремавшей у служебного входа, до примы, исполнявшей главные роли. Берти никогда не был бабником, не вводил в спектакли своих любовниц, но имел любимчиков, мог поставить один, другой, третий спектакль для какой-то актрисы, а потом вытурить ее вон. На все распоряжения Берти его рабам следовало отвечать: «Есть!» А затем с энтузиазмом кидаться выполнять волю царя-батюшки.

Безжалостно увольняя непокорных и затаптывая тех, кто сомневался в правильности его действий, Альберт любил послушных и был готов возиться с ними месяцами, чтобы добиться осуществления своего замысла. Методы, которые применял Вознесенский, были подчас жестоки, даже аморальны. Эмоциональные впечатлительные актеры плакали, падали в обморок, но в конце концов Берти получал то, что хотел, и на премьере, глядя на сцену, уже рыдала и теряла сознание публика.

Альберт заставлял всех членов своего коллектива подписывать договор о неразглашении тайны. Что творится на репетициях, не имел права знать никто из посторонних, поэтому по Москве ходили слухи один чудовищнее другого. Когда театр поставил спектакль, посвященный ленинградской блокаде, на сцену вышли худые до изнеможения исполнители, и всем сразу стало понятно, что бледность их лиц и синяки под глазами вовсе не дело рук гримера. После премьеры к Берти, ненавидевшему прессу, подскочила студентка журфака, юная, наивная, еще не побитая жизнью девочка, и задала вопрос:

– Альберт Сергеевич, а правда, что вы заставили труппу долго сидеть на голодном пайке? Говорят, актеры ели всего пять кусочков серого хлеба в день и пили пустой кипяток.

Окружающие Берти люди подумали, что сейчас режиссер загрызет дурочку. Но тот неожиданно ответил вполне любезно:

– А вы бы поверили толстопузому, розовощекому герою, произносящему монолог о том, что он умирает от голода?

– Нет, – пропищала студентка.

– Актер не может изображать то, чего не знает, он обязан накапливать разнообразный опыт, – снисходительно сказал Берти. – До свидания.

Журналистка вцепилась в пиджак режиссера.

– Подождите! А как же классические пьесы? Например, Отелло душит Дездемону. Вы что, пригласите на роль мавра настоящего убийцу?

Альберт, успевший отойти от нее, замер. Потом обернулся.

– Хорошая идея. Тебя как зовут?

– Настя Алферова, – представилась студентка.

– Учишься на журналиста? – задал следующий вопрос Вознесенский. – Дрянь профессия! Умные в ней не нужны, а дураков без тебя хватает. Приходи завтра к семи вечера в театр, поговорим.

Девочка воспользовалась предложением и стала помощницей Берти, его правой рукой.

Личная жизнь режиссера таилась за семью печатями, никто не знал, женат он или нет, не слышал имен его любовниц. И некоторое время сплетники зудели:

– В Настину обязанность входит греть постель Берти.

Но никаких признаков особой любви к Алферовой деспот не демонстрировал. Он орал и ругал Настеньку так же, как всех, мог запустить в нее стулом. Правда, всегда промахивался. У Альберта был плохой глазомер, и лишь это спасало его артистов и служащих от тяжелых травм.

А еще Вознесенский никогда никого не хвалил. Наивысшей похвалой считалось слово «Ничего…», брошенное им вскользь.

Правда, один раз Настя услышала от шефа похвалу. Дело было в день премьеры пьесы венгерского драматурга. На спектакль прибыл автор, в зале сидели представители посольства, МИДа, разные высокопоставленные чиновники. Берти нервничал больше обычного. Нет, его не смущали властные люди, занимавшие кресла, режиссеру всегда было плевать на чины и звания, он хотел порадовать театралов, которых никогда не делил на белых и черных. Вознесенского тревожила Нина Коптева, исполнительница крохотной, но важной роли женщины, которой сообщают о смерти мужа. Коптевой даже на генеральной репетиции не удалось услышать покашливание Берти, которое считалось в театре знаком удовлетворения. Наоборот, Вознесенский швырнул в Нину табуретку, по обыкновению не попав, и зашипел:

– Тупое бревно! Где эмоция? Страсть? Горе?

– Берти, я так стараюсь… – зарыдала актриса.

– А ты не старайся, – затопал ногами Альберт, – а просто живи! Не фиглярничай, не изображай!

У Нины началась истерика. И Берти неожиданно обнял актрису.

– Успокойся. Завтра обязательно поймаешь настроение.

Пьеса начиналась со сцены трагедии. Едва раздвигался занавес, как появлялся актер, который громко говорил:

– Януш умер.

И тут же из кулис должна была выбежать Коптева, крича:

«Нет! Нет! Не верю! Неправда!»

В тот самый момент, когда актер вышел на сцену, к Нине, стоявшей наготове, подскочила Настя со словами:

– Только что звонили из милиции. Твоя дочь попала под машину. Навряд ли выживет, ей оторвало обе ноги.

Коптева стала оседать на пол, Алферова подхватила ее под руки, встряхнула и велела:

– Иди, играй! Зритель ждет. У тебя всего один выход, отработаешь и помчишься в клинику. Ты же не можешь подвести Берти!

Нина еле-еле выбралась на подмостки, у нее тряслись руки, по щекам лились слезы, спина согнулась. Партнер по эпизоду, увидев актрису, настолько впечатлился ее внешним видом, что машинально перекрестился и попятился. Нина кое-как добралась до стоящего в центре сцены стола, попыталась произнести реплику, но у нее перехватило горло.

Актер, изображавший человека, принесшего ужасное известие, повторил:

– Януш умер.

– Нет… нет… – просипела Коптева. – Не верю. Нет.

Актер сказал следующую реплику. Нина затопала ногами, замотала головой, потом упала на колени и, стуча лбом о пол, поползла за кулисы.

Зал взорвался аплодисментами. Автор бил в ладоши стоя. Дальше пьеса покатилась как по маслу. Каждую мизансцену заведенная Коптевой публика приветствовала овациями. Когда еле живая Нина добралась до кулис, Берти присел и обнял ее.

– Ты молодец, замечательная работа.

– Мне надо в клинику, – прошептала она, безуспешно пытаясь встать на ноги, – дочка… там…

Альберт покосился на Алферову.

– Не переживай, ничего с твоим ребенком не случилось. Это мы с Настей придумали, как из тебя нужную эмоцию выжать.

– Придумали? – еле слышно переспросила Коптева. – То есть как? Леночка в порядке?

– Точно не скажу, я с ней не знаком, – ответил Вознесенский, – но никто нам насчет ДТП не звонил.

– Не может быть! – затряслась актриса. – За что вы так со мной? В чем я провинилась?