Любовь-морковь и третий лишний - Донцова Дарья

Альбина потупилась:

– Я беременна, врач велел мне до появления ребенка на воздухе пожить, все-таки возраст уже того, не юный!

Варвара Михайловна всплеснула руками:

– Господи, как же тебя так угораздило!

Ожешко улыбнулась:

– Да это счастье просто, мы очень детей хотим, это Женина мечта.

Варвара прикусила губу, ей хотелось крикнуть: «Ни в коем случае не рожай! Бог троицу любит, двое первых деток умерли, и новому дорога в могилу».

Альбина оставила на столе записку с номером телефона и ушла. Домой она вернулась в марте, прижимая к себе кулек.

Онемевшие соседки даже не стали судачить, случившееся было за гранью их понимания. Евгений бегал по двору молодым скакуном, Альбина, как всегда, молчала, в семье снова появилась няня, мрачная, насупленная Настя, в свое время ухаживавшая за Валечкой.

Анастасия была довольно молода, но разговорчивостью не отличалась и гуляла с коляской в одиночестве. Если какая-нибудь из местных мамаш подкатывала к ней со своим младенцем, желая скоротать время в дружеской беседе, Настя молча отходила в сторону.

Павлика она никогда не оставляла одного, всегда держала при себе, в детский сад мальчика не отдали, в школу он практически не ходил, учителя прибегали на дом. Впрочем, осуждать родителей, потерявших до Павлика двоих детей, никто не стал.

Шли годы, умер Евгений, Альбина похоронила мужа, но внешне ее жизнь нисколько не изменилась, Ожешко по-прежнему ходила по двору, гордо выпрямив спину, сведя все свое общение с соседями к фразе: «Добрый день».

Говорят, чем сильнее бог любит человека, тем тяжелее испытания он ему посылает. Альбину господь, скорей всего, просто обожал, потому что он не оставил несчастную в покое, не дал ей уйти в могилу, обняв внуков. После смерти отца сын долго не прожил, сначала парень простудился, опять в деревне, куда Альбина ездила каждое лето. Его, по слухам, поместили в местную больницу и начали лечить от гриппа.

Но, очевидно, медики были не слишком квалифицированны, и Павлик умер. После вскрытия выяснилось, что у него был менингит.

Альбина похоронила сына на местном кладбище и вернулась домой, свой век она доживала в одиночестве.

– Как умер? – воскликнула я.

– От мозговой инфекции, – объяснила Варвара Михайловна, – жутко заразная штука. Да! Вот это судьба! Просто роман! Впрочем, в нашем доме и не такое случалось. Возьмем Карлских, у тех…

Понимая, что болтливую даму сейчас бог унесет весть куда, я не слишком вежливо перебила ее:

– Он в самом деле умер?

– Кто? Павлик?

– Да.

– Конечно.

– Вы ничего не путаете?

– Деточка, – улыбнулась Варвара Михайловна, – я собственными глазами видела свидетельство о смерти, его Альбина в домоуправление приносила, выдана бумага была в той деревне.., э.., увы, не помню ее названия, все честь по чести, с печатью и на бланке.

И потом, отчего вы сомневаетесь?

Я машинально стала заплетать бахрому скатерти в косички. В отличие от Варвары Михайловны я хорошо знаю, что Павлик был неродным сыном Альбины, его произвела на свет школьница Тина Бурская. Ожешко специально поселилась на даче, чтобы никто не видел ее беременной, наверное, дама решила, что лучше перебиться несколько месяцев в малокомфортных условиях, чем ходить по городу с привязанной подушкой. Но Павлик не мог умереть в юношеском возрасте от менингита, иначе все мои рассуждения разваливаются, словно замок из песка.

Если нет парня, умер наследник, некому убивать Тину.

– От менингита, – лепетала я, – ну и ну! Вот беда! А может, все-таки он жив остался?

Варвара Михайловна вздохнула:

– Вы, душенька, прямо как Настя.

– Кто?

– Няня бедных Валечки и Павлика, – напомнила хозяйка. – Та, когда ее Альбина рассчитала, всю молчаливость потеряла, тарарам устроила! Трагикомедия в чистом виде получилась! Как вспомню, так и не знаю, плакать или смеяться! Я вас не утомила, не устали слушать?

– Нет, нет, – заорала я, – говорите скорей!

– Дело осенью случилось, – завела Варвара Михайловна, – в самом начале сентября.

Стояла непривычно теплая и сухая для Москвы погода, поэтому местные кумушки, покормив семьи ужином, сочли себя свободными и уселись во дворе чесать языками. Представьте их изумление, когда из подъезда вылетела Настя. Всегда молчаливая, апатичная женщина выглядела непривычно возбужденной, ее щеки пламенели румянцем, из глаз лились слезы.

Бабы на скамейках притихли, а Настя повела себя совсем дико, она схватила с газона палку и попыталась швырнуть ее в стекло хозяйской квартиры, естественно, деревяшка не долетела до окна и упала. Анастасия снова кинула палку и опять потерпела неудачу.

– Вон меня послала, – плакала Настя. – Каково, а! Теперь меня можно и вытурить! Никому я не нужна! Умер он! Как бы не так! Знаю, знаю, за Валей ушел!

Ага! Я и рот раскрыть могу! Да-да! Живы они! И они тоже способны заговорить! Вдруг вернутся детки, да к ответу родителей притянут! Один Дима…

У кумушек поотвисли челюсти, Анастасия, громко плача, снова вцепилась в палку и начала, словно безумная, подкидывать ее вверх.

Тут дверь подъезда распахнулась, выбежала Альбина прямо в халате и тапках, непричесанная, неумытая, в общем, такая, какой ее отродясь соседки не видели.

– Настенька, – крикнула она, – иди домой!

– А-а-а, – зарыдала нянька.

– Ты меня не так поняла.

– А-а-а.

– Экая дурь тебе в голову пришла. – Альбина обняла Настю, прижала ее к себе и увела в подъезд, озабоченно приговаривая:

– Ну, ну, тихо, горе у нас.

Только оно личное, другим дела нет, не кричи, успокойся.

Не успела за ними захлопнуться дверь, как языки замололи с утроенной силой.

– Умом двинулась, – предположили одни.

– Обе психопатки! – восклицали вторые.

– Любой бы на месте Альбины заболел, – качали головами третьи.

Варвара Михайловна пребывала в крайнем возбуждении. Ее, единственную из всего двора, связывало с Ожешко некое подобие дружбы, и потом, по долгу службы, как председатель, она должна была выразить соболезнование жиличке.

Промаявшись неделю, Варвара набралась окаянства и толкнулась к Ожешко, та встретила соседку в нормальном расположении духа, выслушала соответствующие моменту слова и налила гостье чаю.

Варвара мельком огляделась, обратила внимание, что в комнате нет ни одной фотографии Павлика, и поинтересовалась:

– Сама хозяйничаешь? Где же Настя?

– Уволилась!

– Как?

– Павлика больше нет, – сухо ответила Альбина, – Евгений умер, денег у меня кот наплакал, пришлось расстаться с прислугой.

– А-а, – протянула Варвара, – в общем, верно.

На этом беседа иссякла, и председательница, чувствуя себя не в своей тарелке, сочла за благо быстро исчезнуть. С тех пор общение ее с Альбиной свелось практически к нулю, встречаясь во дворе, они раскланивались, но не более того. Ожешко жила очень тихо, и ничего о ее личных делах никто не знал, к Альбине Фелицатовне не ходили гости, а сама она с каждым годом все реже и реже выбиралась на улицу.

Для Варвары Михайловны оставалось загадкой, кто приносит пожилой женщине еду, убирает квартиру, стирает белье, ей самой помогали дети и внуки.

Брошенной себя Варвара Михайловна не считает, хоть и живет одна, но телефон под рукой, наберешь номер, и родственники живо примчатся, а у Альбины-то никого нет.

Иногда, впрочем, Варвара видела, как постаревшая Ожешко серой тенью скользит по тротуару, одетая зимой в темно-коричневое пальто и серую норковую шляпу. С председательницей Ожешко здоровалась редко, наверное, стала совсем слепой и не всегда узнавала знакомую.

В последний раз Варвара столкнулась с Альбиной темным декабрьским днем, вышла на улицу, поежилась от холода, сделала пару шагов и наткнулась на нее. Та, еле-еле передвигая ноги, плюхала домой, в руках у Ожешко покачивался пакет, сквозь прозрачный полиэтилен была видна гора банок и коробок, она плелась из супермаркета.

Варвару Михайловну пронзила острая жалость.

Вон как судьба несправедлива, они с Альбиной одного возраста, обе прожили большую половину жизни, но какой разный итог! Варвара счастливая мать и бабушка, вполне бойкая дама, следящая за собой. Дети балуют матушку, один купил ей шубу, другой обувь, и только на пенсию Варвара Михайловна не живет, более того, она совершенно не считает себя старухой, бодро ходит, любит посещать театр, участвует во всех событиях двора, в курсе всех сплетен, окружена подругами.

А Ожешко?! Страх смотреть, развалина, горемыка, несчастное, никому не нужное, наказанное жизнью по полной программе существо. Может, ей нужно помочь?

– Альбина, – окликнула знакомую Варвара, – здравствуй, как поживаешь? Хочешь, провожу тебя?

Давай поболтаем как встарь, посидим за чашечкой кофе. Пойдем ко мне!

Ожешко молча шла мимо. Решив, что соседка лишилась слуха, Варвара Михайловна попыталась схватить ее за рукав пальто.