Муха в самолете - Донцова Дарья

Дальнейшее Ирина помнила смутно, действовала словно зомби под руководством Луизы. Расстались подруги в лесу, Малова свернула к электричке, таща на тележке единственный мешок с картошкой, а Луиза, ведя за руку едва проснувшегося Матвея, двинулась в сторону Колькина, ей предстояло пройти около десяти километров по чаще, минуя тропинки, и выйти в том месте, где ее никто не знал.

Ирина замолчала, я сидела, притихнув, на краю ее постели.

– Видишь, – вдруг воскликнула Малова, – я стала преступницей, но господь уберег, никто ничего не заподозрил, одна ты…

– Что я?

– Ты… ты… хочешь, чтобы мать сама все тебе напомнила! Изволь. Ты, оказывается, отлично знала про… да… да… Не хочу! Все! Хватит! Освободила душу! Не в том ты меня подозревала! Считала убийцей Вероники, пуговицу хранила! Ан нет, правды-то ты не знала! Ха-ха-ха, вот оно как! Я и впрямь женщину убила, но не ту, и сделала это ради тебя, от смерти спасала! Да! Это ты украсть драгоценности хотела, ты чуть не погубила всех! Или забыла? Так свое же письмо и прочитай! Забери его, порви, унеси…

Из глаз Ирины потоком хлынули слезы.

– Доченька, прости! Верлинда! Милая!

– Кто? – удивилась я.

– Знаю, знаю, – бормотала Ирина, – тебе имя Верлинда никогда не нравилось, ну прости, прости, обними меня. Если бы только ты понимала, как я мучилась, боялась, оттого небось господь болезнь мне и послал, за грех. Луизка-то, наверное, здорова, ей ничего не сделается. Что подруга со мной сотворила! Пройда анафемская!

Я вздрогнула. Пройда анафемская! В голове закружились разные мысли, они пытались сложиться вместе…

– Жива она, жива, – твердила Ирина, – сколько лет не виделись, ни слуху ни духу, ни весточки, а почти год назад мне вдруг открытку принесли, посмотри в тумбочке, она там!

Я открыла дверцу и на пустых полках увидела конверт.

– Я еще тогда не ослепла, – твердила Ирина, – и сразу скумекала: там Луизка!

– Где?

– На почтовую карточку глянь, чего видишь?

Я внимательно посмотрела на лист бумаги, это открытка-фотография. Снимок изображает дом, похоже, старинную усадьбу, под фото внизу идет подпись: «Памятники Подмосковья. Бывший дом купца Калашникова в Терехове, с 1921 года социальный интернат для престарелых».

– Текст на обороте прочти, – велела Малова.

– «У нас хорошая погода», – озвучила я написанную печатными буквами фразу, – это все!

– Да, – шепнула Ира, – все. Договорились мы с Луизой, коли опасность забрезжит, она мне даст знать. «У нас хорошая погода» – это код, а открытка такая, потому что подружка сообщает – живет сейчас в приюте, нам грозит беда, прячься, Ирина. Только мне на земле пару дней осталось, кончился мой страх, собственно говоря, когда в Литвиновку из Веревкина перебралась, я лишь одного боялась, что с тобой не увижусь и истину не расскажу. Открыточка-то не сразу ко мне дошла, она, видно, сначала в Веревкино прибыла, там адрес дома, который я выстроила после пожара, стоит, а уж затем кто-то сказал, что я тут. Верлинда, милая, обними меня, скажи, что любишь!

Чувствуя себя гаже некуда, я выполнила просьбу Ирины.

– Говори, – прошептала умирающая.

– Мама, я люблю тебя!

– Теперь прости меня.

– Мама, я прощаю тебя! – выдавила я с трудом.

Малова откинулась на подушку.

– Все! Теперь мне хорошо! Ступай в сестринскую, пусть отца Михаила позовут. А ты помни, я люблю тебя и стану на небесах о счастье дочери бога просить! Иди скорей, плохо мне!

На ватных ногах я добралась до комнаты медсестры и сказала Полине:

– Ирина просит отца Михаила!

– Сейчас! – воскликнула сестра. – Вы пока тут посидите, я вас чаем напою!

Я уставилась на захлопнувшуюся дверь. Ни есть, ни пить совершенно не хотелось, но сил уйти тоже нет. Съежившись на табуретке, я вытащила из кармана письмо дочери Ирины и принялась за чтение текста, черневшего восклицательными знаками.

«Ирина! Назвать тебя матерью не хочу, ты сделала все, чтобы я была несчастна. Мы жили в бедности, отчего ты никогда не потребовала от Марка Матвеевича денег побольше? Почему привозила мне из города дурацкую одежду? Зачем врала, что моим отцом был командированный на завод инженер из Екатеринбурга и что он умер, не успев узнать о моем рождении! Все ложь! Откуда мне известна правда? Тебе сейчас станет плохо, я знаю слишком много! Да! Очень много! Помнишь, к тебе приехала тетка, Вероника? А-а-а! Ты думала, меня дома нет! А я вернулась и весь ваш разговор услышала! Ага! Про отца! Значит, он тебе алименты платил! Мало давал! Чего ты боялась? Луизку обидеть? Она-то ловко устроилась в Москве, с деньгами и мужем, а мы в Веревкине, с жалкой подачкой! Ты, сволочь, не захотела ради дочери скандал затеять! С подружкой решила не ругаться! Поменяла мои деньги на ее спокойствие! Хороша мать! Сейчас тебе еще хуже станет! Я в тот день за тобой побежала, за деревьями притаилась и видела, как ты Веронику под поезд толкнула! А, не ожидала такого?! И пуговицу твою нашла на тропинке, у меня она спрятана! Ты – убийца! Вон как за подружку старалась, а ради меня ничего! Ну теперь настал мой черед! Луизка с Матвеем, слава богу, подохли! Марк Матвеевич помер! Кому их богатство достанется? Мне-то ничего не светит, незаконная я! Да уж! Спасибо тебе, всего дочь лишила, нищей сделала! Но я не хочу, как ты, в Веревкине гнить! Мне деньги нужны! В Москву поеду! Давно хотела! Здорово получилось! Я у Луизки из кармана ключи сперла! Думала, съезжу, пока она у нас, возьму ее колечки и продам! Мое это! От отца! Не ее! А тут везуха! Сгорели они! Значит, так! Я подалась в город, пойду в квартиру и свое спокойно заберу! Пусть кто-нибудь помешает! Живо правду расскажу! Про тебя и про себя! А еще мне странно, с чего это у нас пожар вспыхнул? Печи не топили, проводка хорошая! Бойся меня, убийца! Сама хотела поживиться! Ан нет! Все мое! Жаль, квартиру не получить! Ты меня всю жизнь пройдой анафемской звала, вот ею я и стану! Прощай, не ищи, ненавижу тебя! Верлинда».

Внезапно у меня снова заболел зуб, челюсть словно свело судорогой, в голове стала складываться картинка. Имя дочери Ирины Верлинда. До сих пор его никто при мне не произносил. Андрей Архипович Кутякин, правда, попытался вспомнить его, но не смог, сообщил лишь, что оно заковыристое. Верлинда… пройда анафемская… Вот оно что! Ну не дура ли я… ведь…

Дверь хлопнула, в сестринскую вошел толстый румяный батюшка в черном одеянии до пят.

– Преставилась ваша матушка, – тихо сказал он, – хорошо, что успели проститься! Ждала она дочь очень, но господь милостив, даровал ей радость.

– Вы отец Михаил? – робко спросила я.

– Да, – кивнул священник, – в миру Михаил Петрович. Земные страдания вашей матушки завершились, ей была дарована радость встречи с дочерью.

– Мне надо с вами поговорить.

– Пожалуйста, слушаю вас внимательно.

– Я не церковный человек, на службу не хожу, меня не крестили…

– Никогда не поздно к вере повернуться.

– Не о том речь, понимаете… в общем… я никогда не была дочерью Ирины Маловой!

Михаил Петрович моргнул медленно, словно черепаха, потом, абсолютно не переменившись в лице, произнес:

– Продолжайте!

Я попыталась как можно более связно изложить историю. В конце концов я остановилась и осторожно поглядела на Михаила Петровича.

– Все. Ужасно получилось.

Церковнослужитель вздохнул.

– Ложь – нехорошее дело, но она бывает разной. Вы позволили умирающей стать на короткое время счастливой, она скончалась успокоенной. Что могу вам посоветовать: думается, страшного греха на вас нет, солгали вы во благо. Но все же плохой поступок налицо, раскайтесь и постарайтесь более никогда не врать. Знаю, это тяжело, но именно в преодолении трудностей и заключена радость. Не корите себя: что сделано, то сделано, просто впредь удерживайтесь от соблазна лжи.

Я покачала головой:

– Боюсь, не получится.

– Стоит попытаться, самое трудное, сделать первый шаг, – ответил батюшка, – любая дорога начинается с него.

– Спасибо, мне пора.

– Куда?

– Домой, в Москву.

– Советую остаться, ночь на дворе.

– Нет, нет, я поеду.

– На чем? Последняя электричка ушла.

– Что же делать? – в растерянности воскликнула я.

– Ложитесь спать у нас, у сестер в комнате, а утром отправитесь, – мягко предложил Михаил Петрович, – потрапезничаете гречневой кашею с чаем. Сегодня не постный день, сестра-хозяйка курицу на стол поставит, мы скромно живем, но в ладу с богом…

Тихий голос батюшки обволакивал покоем, мне внезапно захотелось вкусной ядрицы с маслом, в комнате висело расслабляющее тепло, зуб перестал болеть, надеть куртку и выйти на мороз показалось невозможным.

– Спасибо, – пробормотала я, – сколько я должна за постой?

– Нам деньги не нужны, – ответил батюшка, – помолитесь вместе со всеми за ужином, поверьте, вам легче станет.

Утром сестры поднялись ни свет ни заря. И хоть они двигались очень тихо, одевались молча, я тоже проснулась и поспешила на первую электричку.