Компромат на кардинала - Арсеньева Елена

Познания у Козимо Делла-Бьянка в области этнографии и истории оказались богатейшие. Эффект присутствия он умел создавать лихо! У Тони было такое ощущение, будто не героиня романа, а она сама пыталась соблазнить самого Генриха IV, участвовала в чудачествах Лоренцо Великолепного во Флоренции, была изнасилована во время разгрома римлянами святилища друидов в Британии, сражалась при взятии Палермо гарибальдийской «Тысячей», сидела на балконе Колизея, когда там бились гладиаторы, едва не погибла вместе с затопленной Атлантидой, разгневавшей богов, – и почти удостоилась чести сделаться очередной женой Ивана Грозного (Ioann Terribile), о котором Козимо Делла-Бьянка писал с религиозным восхищением истинного римлянина, а значит, ненавистника всех и всяческих демократов, начиная от гракхов местного розлива и кончая предателем и клеветником Андреем Курбским.

Тоню, которая и сама-то страдала имперскими амбициями и вообще питала слабость к тиранам, восторженное описание Грозного просто-таки доконало и преисполнило братской любовью к неведомому Козимо Делла-Бьянка. Уже с пятого на десятое прочла она окончание приключений неразборчивой Симонетты, которая поняла, наконец, что от добра добра не ищут, утверждение «бьет – значит, любит» – спорно, противозачаточные средства – великое достижение цивилизации, а питаться лучше из супермаркета и китайского ресторанчика на Пьяцца дель Фьори, чем мамонтятиной, собственноручно зажаренной на костре. Укрощенная Симонетта сломала машинку для хроноскачков и воротилась в объятия своего ленивого интеллектуала. А Тоня открыла новый документ в своем ноутбуке, напечатала в правом верхнем углу: «Козимо Делла-Бьянка. СОН ВЕЩЕЙ ДЕВЫ», ниже присовокупила скромненько, девятым кеглем: «Перевод с итальянского Антонины Ладейниковой» – и с отвагой христианской мученицы, вступающей в клетку с голодными львами, впервые в жизни взялась за перевод художественной прозы.

Ее сочинения в школе всегда хвалили, письмами зачитывались подружки, да и вообще – не боги, нет, не боги обжигают эти самые горшки в целлофанированных переплетах и мягких обложках, которые во множестве навалены на прилавках книжных лотков!

Перевод и в самом деле пошел на диво легко, может быть, потому, что Тоня не особо увлекалась точностью, а как бы пересказывала в собственном, чуть ироничном и резковатом стиле сюжет Козимо. Уже через две недели работа была закончена. Тоня отправила перевод в одно из самых бойких столичных издательств и, в качестве психотерапии внушая себе, что все это чепуха и толку никакого не будет, принялась ждать результата своей авантюры.

Что-то, видимо, сместилось там, в звездном небесном узоре! Именно в этот момент издательство задумало выпустить новую серию книг современной зарубежной фантастики, и Тонин труд угодил в десятку. Тираж был невелик, тысяч пятнадцать, гонорар переводчице заплатили чисто символический, сам Козимо тоже получил какую-то ерунду – моральное удовлетворение было куда более значительным. Однако история на этом не кончилась. Случилось так, что именно эту книжку от нечего делать купил какой-то француз, профессиональный переводчик с русского и вообще любитель фантастики. Тоня потом с ним пообщалась. Француз уверял, что итальянский вариант «Сна вещей девы» не произвел на него никакого впечатления, но русский перевод открыл совершенно неведомые грани творчества Делла-Бьянка. Короче говоря, француз перевел Козимо для издательства, в котором сотрудничал, не с языка оригинала, а с Тониного перевода. Почему-то во Франции книжка имела немалый успех и с тех пор не раз переиздавалась.

Козимо оказался человеком признательным. Он по жизни очень даже не бедствовал, а потому щедро делился с источником своего триумфа гонорарами, завязал с Тоней оживленную переписку, так что вскоре она была в курсе всех его любовных, семейных и творческих дел, но тон его писем постепенно изменился, в них появились нотки осуждения себя за увлечение фантастикой, а вскоре эти нотки слились в мощный хор анафеме самому себе за то, что занимался таким богопротивным делом. К Тониному изумлению, Козимо не в шутку ударился в католичество. Все итальянцы в той или иной степени религиозны, однако Козимо метнулся на путь духовного перевоспитания как-то слишком внезапно. Теперь он писал некий трактат об истории папства и в письмах своих прозрачно намекал, что перевод будущей книги наверняка имел бы в России колоссальный успех. Тоня вежливо высмеяла эту идею. Козимо обиделся и писать перестал, однако денежки за непрерывно переиздававшийся «Сон» от него продолжали приходить исправно, а теперь вдруг – новое письмо и эта сказочная, фантастическая поездка в Нант! Видимо, Козимо решил на некоторое время опять сойти со стези праведника на путь греха. Какое счастье!

К Тониному изумлению, оформление всех документов прошло с баснословной легкостью и быстротой. Оставалось только решить, куда девать на время поездки Катюху. И тут случилось новое чудо. Виталий, вопреки обыкновению, не заартачился, не начал качать свои бывшие супружеские права, не ринулся спрашивать совета у мамаши, а радостно согласился присмотреть за дочкой и даже поклялся, что дважды в неделю будет водить ее в школу бальных танцев и оплатит уроки. Поскольку Тоне предстояло отсутствовать всего-то десять дней, выходило, что Виталику придется пострадать всего лишь три вечера – не такой уж тяжкий труд!

Словом, все шло как по маслу, и если бы Тоне не вдарила вдруг моча в голову, если бы она ни с того ни с сего не задумала продлить свои богоданные каникулы еще на один день, не обманула Виталия и не потащилась бы в тот вечер в «Рэмбо», может быть, ей и не пришлось бы на собственном опыте проверять старинную мудрость: «Смерть всегда за плечами, следит за нами!»

Главное дело, почему это аукнулось в Нанте? Почему именно там, средь шумного, так сказать, бала, вернее, семинара? Ну невозможно, невозможно же поверить, что за ней гнались от самого Нижнего Новгорода и что тот человек (даже в мыслях Тоня не могла назвать Леонтьева как-то иначе, особенно тем словом, которым только и следовало его называть) оказался всего лишь случайно жертвой, а на самом деле бесшумная, смертельная, внезапная пуля предназначалась именно ей?!

Франция, Париж, ноябрь 2000 года

– Слушаю вас?..

– Отец мой, добрый день. Я все еще в аэропорту. Пока ничего нового, вылета не дают, ничего не известно.

– Утешься, сын мой. Пути господни неисповедимы.

– В том смысле, что ураган – тоже промысел божий? Но тогда что же это значит? Указание вернуться и оставить все, не прикасаясь более к этому мраку, или всего лишь новое испытание на крестном пути моем?

– А как тебе самому кажется?

– Я… не знаю. Я теперь не уверен… Ведь она ушла от нас дважды – может быть, это некий знак?

– Воля твоя, сын мой, вернуться или продолжить путь. Но первый раз я бы не стал принимать всерьез. Твои люди не могли знать, что она пожелает встретиться с тем человеком. Перед ними стояла совершенно определенная задача: уничтожить этого господина. Они свое дело сделали. Девушка была бы в этом случае всего лишь невинной жертвой, а такого греха на душу они взять не могли. Кто же мог знать, что с нее следовало начинать! Тут винить некого. Гораздо более прискорбно все, что случилось, вернее, все, что не случилось в соборе, а потом в музее.

– Я не мог убить ее в соборе! Не мог.

– Джироламо, сын мой…

– Не мог, говорю я вам! Если бы она шаталась с праздным видом туристки, если бы взирала со скучающим выражением, с иронией на великолепие чуждой ей веры, я бы не усомнился. Но она знаете что сделала? Она опустила пять франков в ящичек для монет, взяла с подноса свечу и поставила ее перед образом Пресвятой Девы. Она молилась нашей мадонне! Я видел, как шевелились ее губы. Она смотрела на мадонну, как на подругу, которой она рассказывала о своих горестях. И вдруг заиграл орган. Не знаю, почему именно это мгновение выбрал органист для репетиции перед вечерним концертом, однако музыка сломила меня. Мне почудилось, будто мадонна взяла ее под свое покровительство. А она пошла к алтарю и стала перед ним на колени. Я не мог, я не хотел! Мы не должны были делать это в соборе.

– Сын мой… но ведь все ее действия можно рассматривать и как святотатство, как насмешку над нашей верою – подобную той, которая положила начало всей этой вековой трагедии. И высший символ завершения в том и состоит, чтобы все свершилось именно в кафедральном соборе Петра и Павла, напоминающем тот, который послужил декорацией для…

– Нет, мы не должны были. В том, в чем вы видели высший символ, я увидел тоже символ… но другой. И еще. На пюпитре лежала Библия. Открытая Библия на французском языке. Ее оставил кто-то из молящихся. Она подошла, заглянула в текст – и всплеснула руками. Потом достала из сумки ручку, книжку и начала что-то быстро переписывать. Я не мог удержаться, чтобы не пройти за ее спиной. Знаете, что она писала? «A vous qui cherchez Dieu: vie et bonheur!»25 – Ты прошел за ее спиной и заглянул в ее книжку? Ты был так близко… близко, и не… Джироламо!