Компромат на кардинала - Арсеньева Елена

– Так и вижу вас в любимом pоltrona56 с томиком нечестивца Боккаччо на коленях. Я столь часто слышал ваше чтение этой богопротивной книги, что многое запомнил наизусть.

– Что же, скажи на милость, богопротивного в тех словах, которые ты только что услышал? Я почел бы за счастье, приди они мне на ум во время проповеди. Господь в неизреченной милости своей порою влагает самые благие мысли в уста нечестивцев и снабжает руки грешников орудиями для достижения самых праведных целей. Это уже не «Декамерон». Это мои слова.

– Отец мой, я видел картину.

– О-о!

– Да.

– И что же? Она и в самом деле так ужасна?

– Отец мой… Что за вопрос? Уж не сомнение в истинности завещанной нам ненависти слышу я?

– А разве тебе никогда не приходили в голову эти сомнения?

– Нет.

– Отлично, дорогой сын мой. Это не более чем вопрос… испытание. Но вернемся к картине. Она и в самом деле так ужасна?

– Я не могу передать вам, какое кошмарное впечатление она произвела на меня.

– А на других?

– В основном они сконфуженно улыбаются и с пристальным вниманием разглядывают подробности эротических действ.

– Они не возмущены поношением нашей веры?

– Вы не знаете этот народ так, как его знаю я.

– Хорошо, оставим философию. Как ты думаешь, реально ли уничтожение этого полотна? И как скоро.

– Я планирую свершить это сегодня же вечером.

– Завтра… Боже, да неужто ты наконец-то приблизил к нам веками чаемый миг?! А ты, Джироламо, вполне ли ты готов?

– Я сделаю все, что могу. Мои люди знают задачу.

– Ты все же встретился с ними?

– Нет. Что-то удержало меня от этого… Мне нужна свобода контроля над ними. Я буду при акции в роли стороннего наблюдателя. Постараюсь замешаться в гущу событий, но не выдать себя. Место, правда, не очень удобное. В том зале, где выставлена картина, чрезмерно много дверей. Однако мой человек представил мне довольно четкий план действий. Он решил, что…

– Джироламо, избавь меня от подробностей. Я хочу надеяться, я должен надеяться на твой выбор исполнителей нашей святой миссии. Много ли народу может пострадать?

– Надеюсь, никто не будет замешан в это. Зал практически все время пуст, особенно в шесть вечера – именно на это время мы наметили акцию. Правда, в соседнем зале в это время занимается детская танцевальная школа, но ведет ее одна только женщина, я сам видел ее вчера. В случае чего она не сможет оказать никакого сопротивления. И вообще, дети – это даже лучше. Случись что, они создадут необходимую суматоху, они будут путаться под ногами у взрослых. Это поможет нам выиграть время. Я бы очень хотел, чтобы мои люди смогли уйти живыми и невредимыми.

– Что тебе до этих отбросов?

– Такая уж моя профессиональная этика, отец мой.

– А у них есть понятие о такой этике? Они не подведут тебя в решающий миг?

– Слишком большие суммы стоят на кону. Для каждого из них – это целое состояние.

– Ну что же, будем уповать на господа нашего, Иисуса Христа.

– Будем уповать на него. Будем верить, что он на нашей стороне.

– Я хочу сказать тебе, Джироламо…

– Не говорите ничего, отец мой. Я знаю все. Я помню все. Слова вашего напутствия, вашей надежды я слышал не раз. Слова гордости, потому что наши мечты сбылись, миссия наша исполнена наконец, – вот что желаю услышать я!

– Я не лягу спать, пока не дождусь твоего звонка. Благослови тебя бог.

– Аминь.

Это был голос Теодолинды, полный невыразимого ужаса. Я метнулся вон из кухни, однако, повинуясь какой-то необъяснимой силе, предчувствию какому-то, вернулся, схватил со стола свою тетрадь и сунул ее за массивный дубовый поставец с посудой. А потом смешал на столе аккуратно разложенные окровавленные обрывки, часть смел на пол – и ринулся на крик.

Перепуганная служаночка попалась мне чуть ли не под ноги. Она бежала, вытаращив перепуганные глазки, бестолково всплескивая руками.

– Что случилось?

– Синьор! – выдохнула она. – О Мадонна! Синьорина… синьора… там…

Я не слушал. Что-то случилось с Антонеллой!

Пролетел через гостиную в первом этаже, взлетел на второй. Комнаты, как-то слишком много комнат! Отчаянный крик повторился. Я бросился на голос.

Я очутился в просторной комнате, в которой, несмотря на бушующее за окном солнце, царил полумрак. Окна были плотно завешены, и я чуть не упал, споткнувшись о тело какого-то худого, седоватого человека. Он лежал на пороге в такой изломанной позе, что я сразу понял: он или без сознания, или мертв. Да ведь это заботливый синьор dottore! Что с ним? И кто кричал?

Я обеспокоенно оглянулся. Посреди комнаты на коленях стояла какая-то женщина и ломала руки. Я не сразу узнал Теодолинду, так искажено было ее лицо. Плача навзрыд, она смотрела на кровать, стоящую в алькове. Высокий человек за волосы тащил с кровати женщину в белом ночном одеянии и кричал:

– Говорите! Ну! Отвечайте!

Женщина молчала, не сопротивлялась. Тело ее покорно влачилось с кровати, глаза были закрыты.

Потом, вспоминая эту кошмарную картину, я удивлялся: как стремительно бегут наши мысли. Сколь много успеваем передумать мы в одно мгновение, в одно стремительное движение руки! Я успел узнать в поверженном, лежащем у порога, dottore, который, видимо, попытался противиться незнакомцу; успел пожалеть Теодолинду, ужаснуться жестокости этого человека и даже удивиться: «Разве сей безумец не видит, что женщина, у которой он требует ответа, без памяти?»

Но все эти мелочи вымелись из моего сознания, как несомая ветром шелуха, когда я узнал Джироламо. А женщиной, чьи длинные черные распущенные волосы он безжалостно намотал на руку, была Антонелла.

Я бросился вперед, чтобы убить его на месте, стереть с лица земли, – и вдруг замер, словно натолкнулся на стеклянную стену. По одну сторону стены остались я, Теодолинда, доктор. По другую были только двое – Антонелла, бессильно откинувшая голову, и Джироламо, который держал в правой руке стилет и прижимал его к напряженному горлу девушки.

Чуть ниже левого уха. Как раз там, где трепетала жизнь в голубой жилке.

Как раз в том месте, где было перерезано горло Серджио.

Казалось, долго, бесконечно долго смотрел я на узкое темное лезвие, на причудливый завиток рукояти, опоясавший стиснувшие его пальцы, защищая их, и вдруг узнал этот стилет, виденный мною только один раз в жизни. Именно его поднял я с мостовой там, где мы с Серджио некогда отбивались от шайки ночных разбойников. Или я ошибался? Но слишком необычна была его рукоять, чтобы спутать с какой-то другой.

И в сей миг я вдруг осознал, что именно этот стилет прервал жизнь моего друга. Возможно, его сжимала та же самая рука… А теперь эта рука требует новую жертву. И, судя по выражению лица Джироламо, допусти я сейчас одно неосторожное движение – и…

– Отпусти ее, – молвил кто-то хриплым, сдавленным голосом, и потребовалось какое-то время, чтобы я смог осознать: это говорю я, это прозвучал мой голос. – Отпусти…

– А, это ты, porco russo57, – выдохнул Джироламо. – Так я и знал, так и чувствовал, что за всем этим стоишь ты. Где остальные бумаги?

Не было нужды притворяться: наша взаимная ненависть сильнее, чем дружба и любовь, открывала нам сердца друг друга, помогала слышать недосказанное и читать между строк. По одному этому темному взору исподлобья, по одному только слову остальные я уже знал заранее. Прежде чем прийти сюда, он выведал у бедняжки консолатриче, кто рылся в бумагах Серджио; а потом побывал у меня дома и обыскал там все, что только мог, воспользовавшись отсутствием моим и Сальваторе Андреевича. Я знал также, что не найду больше ни следа того, первого письма, которое читал вчера, и благословлял себя за то, что, уходя из дому, взял с собой дневник, а убегая из кухни на крик Теодолинды, спрятал его. Эта склонность к предчувствиям, это звериное чутье прежде были мне несвойственны, я всегда был на диво беспечен и доверчив, но ведь не зря же говорят: «С волками жить – по-волчьи выть!»

– Они лежат на кухне. Можешь пойти и взять их.

– Нет, я не так глуп, чтобы повернуться к тебе спиной! Пойдешь со мной. Посторонись и не вздумай наброситься на меня. Лучше не бери греха на душу! Одно движение – и я прирежу ее. Помни: ее жизнь в твоих руках.

Он подхватил на руки Антонеллу и сделал мне знак идти. Сам пошел рядом, неся ее легко, как перышко, и косясь на меня не то остерегающе, не то насмешливо. Он не сомневался, что я и пальцем не шевельну, боясь подвергнуть Антонеллу риску! Наверняка он знал, как дорога она мне, если морочил Серджио голову всякими обо мне слухами…

Джироламо вышел из комнаты и начал спускаться на первый этаж. Я тащился впереди, хоть не смотрел, а видел в бессильной ярости, как перекатывается по его широкому плечу голова Антонеллы, а черные спутанные волосы свисают ему на спину.