Батумский связной - Александрова Наталья

– Вы не правы, друг мой, – Горецкий снял пенсне, и лицо его приобрело чеканную твердость, – ваша поездка принесла огромные результаты. В значительной степени благодаря вам сорваны планы турецкой агентуры, и представители Закавказья плывут сейчас на Парижскую мирную конференцию. Я связывался с батумской Британской миссией. Англичане несколько растеряны и не понимают, что, собственно, произошло у них под боком, но я совместил их сообщение с вашим рассказом и теперь достоверно представляю себе всю картину… Кроме того, вам удалось уничтожить одного из опаснейших агентов султана…

– Вэнс… – проговорил Борис и потрогал в кармане шелковый шнурок.

Аркадий Петрович кивнул и продолжил:

– Вряд ли какой-нибудь хорошо подготовленный профессиональный агент мог бы на вашем месте добиться таких значительных результатов. Но наша работа такова, что никакой, самый значительный успех не позволяет успокоиться и почить на лаврах. Мы все еще не знаем, кто убил Махарадзе и куда делся список турецких агентов. Разумеется, я проверю весь вечер третьего августа и всю ночь с третьего на четвертое, чтобы убедиться, не было ли у Карновича возможности совершить убийство. Но я уверен, что не было у него возможности, то есть Карнович не врет.

– Стало быть, он прибыл на «Пестеле»… – задумчиво сказал Борис.

– Было уклончивое сообщение англичан, что якобы прибывает агент, но кто и когда – мы не знали, поэтому и Карнович выследил Махарадзе не сразу.

– Значит, тридцатого июля он сел на «Пестеля» в Батуме, это мы знаем точно, – гнул свое Борис. – Тридцатое была среда, потому что «Пестель» отбывает из Батума регулярно по средам через две недели, расписание его неизменно. И прибывает он в Феодосию…

– Через три дня в субботу, – подхватил Горецкий, – затем отправляется в Ялту, потом в Севастополь, потом сразу же – обратно. То есть в Батум он прибывает обратно через две недели. И потом опять в среду – в Феодосию.

– Если тридцатое была среда, то в субботу было второе августа. То есть Махарадзе должен был прибыть второго августа.

– Он и прибыл, – продолжал Горецкий, – потому что деться с «Пестеля» ему было некуда, пароход остановок до Феодосии не делает. Прибыл и поселился в гостинице «Париж».

– Но позвольте, – Борис от возбуждения вскочил на ноги, – я же точно помню, что в гостиницу Махарадзе приехал третьего поздно вечером. Я сам видел, как он разговаривал с хозяином. И потом, я в той гостинице все время торчал, как сам из Ялты приехал. А там все постояльцы на виду, уж если бы жил там Махарадзе сутки, кто-нибудь бы его заметил.

– В регистрационной книге записано, что он прибыл второго августа, – жестко произнес Горецкий.

– Хозяин? – вопросительно сказал Борис. – Как его… Кастелаки…

– Труп найден прибитым к берегу через несколько дней после вашего отплытия в Батум.

– Что же вы его не допрашивали? – разозлился Борис.

– Допрашивал, но не я. И потом, он твердо стоял на том, что ничего не знает.

– Лакей? – вспомнил Борис. – Мерзкий такой типчик…

– Просвирин. Исчез, как только нашли труп хозяина гостиницы. Допрашивал и хозяина, и лакея Карнович.

– Значит, плохо допрашивал! – рассердился Борис.

– Да, очевидно, он был уверен, что это вы причастны к убийству, и не очень обращал внимание на то, что скажет хозяин гостиницы. А после того как нашли труп Кастелаки, лакея допросить не успели. Я, конечно, тоже дал маху, но был очень занят, ведь прибыл я в Феодосию со своей важной миссией, а дело со списком только тут возникло. Так вот, Борис Андреевич, послушайте мое предложение: возьмите-ка вы это дело на себя. Подите на пристань, расспросите капитана и обслугу «Пестеля», он как раз завтра прибывает. Поищите каких-нибудь следов Махарадзе, возможно, его кто-нибудь вспомнит. Выясните, куда он мог направиться после прибытия, что делал потом. Попробуйте восстановить весь его день. Что-то подсказывает мне, что если мы сумеем узнать, что делал Махарадзе в течение суток со второго по третье августа, то сможем и найти его убийцу. Ну так как, согласны? Обещаю, что после завершения этого дела не буду иметь к вам никаких претензий.

– Согласен, – пробормотал Борис. – Это в моих интересах.

На следующее утро он был уже на пристани. «Пестель» ждали к двенадцати, обычно он не опаздывал. Борис потолкался среди портового люда, посмотрел на броненосец «Мальборо», что стоял на рейде далеко от берега. Вот прибыл с броненосца капитанский катер, и сошел с него не капитан, а кто-то в штатском, на первый взгляд незаметный, но уж слишком почтительно обращались с ним матросы и слишком свободно он держался – видно, что человек не простой. Тем временем подошла и шлюпка с броненосца. Из нее выгрузился, ругаясь по-английски, повар, такой же монументальный, как его броненосец, и отправился на рынок в сопровождении четырех матросов с пустыми корзинами.

В стороне стояли грузовые пароходы. Там раздавались шум, грохот лебедок, крики на разных языках. Грузчики в робах, испачканных такой белой пылью, что она казалась мукой, сновали по сходням с мешками на спинах. Увозили зерно на английских, французских, итальянских пароходах. Взамен помощи деньгами, оружием и обмундированием, а также медикаментами Антанта требовала из Закавказья нефть, а из Крыма – зерно.

Борис посмотрел на пароходы, на ближайшем стоял на палубе негр, черный как вакса, с десятками туго заплетенных косичек на голове и, скаля сахарные зубы, перешучивался с грузчиками.

Раздался хриплый гудок, это «Пестель» предупреждал о своем прибытии. Вышел ленивый матрос, разогнал мальчишек и собак. «Пестель» приближался не спеша, как старик, на которого давит груз прожитых лет и ему давно уже стало неинтересно все, что делается вокруг. Встречающих было немного, в основном зеваки, которые встречают все пароходы от нечего делать. Их можно было отличить от людей, действительно встречающих. Те волновались, вставали на цыпочки, вытягивали шеи и махали платками. Зеваки же держались спокойно, наблюдая с ленивым любопытством, как «Пестель», стуча старенькой машиной, подходил к берегу.

Борис пригляделся внимательнее к маленькой группе зевак. Если они приходят сюда каждый раз, то и тогда могли видеть и запомнить Махарадзе. Вот человек непонятного возраста и национальности в продранной на локтях рубахе. Глядит в море слезящимися глазами, руки трясутся. Не то больной, не то пьяный, с таким толкового разговора не получится. Две женщины простого вида, эти небось ничего не запоминают, глядят бездумно, старуха нищенка…

Хотя Аркадий Петрович и советовал Борису прежде всего идти к капитану и даже дал для этой цели соответствующую бумагу, но Борис рассудил, что у каждого нормального человека при виде бумаги из контрразведки возникает к подателю бумаги стойкое отвращение и что никто ничего ему не расскажет, отопрутся: не помним, мол, и не знаем. Поэтому Борис решил потолкаться на пристани среди простого народа: авось какая-нибудь умная мысль придет в голову.

Рассеянно обводя взглядом группу встречающих, Борис заметил в толпе мальчишку. То есть мальчишек-то было достаточно – этот народец вечно обитается в порту да на рынке. Но мальчишка, привлекший внимание Бориса, находился здесь явно по делу: он воровал. Вот он шмыгнул под боком у дородного господина в полотняном сюртуке, задний карман брюк у господина приятно оттопыривался пухлым бумажником. Борис загляделся на мальчишку, стараясь не упустить момент самой кражи, но тот вдруг отошел от господина, зыркнув бедовыми черными глазами в сторону Бориса. Борис еле успел отвернуться к морю, чтобы не встретиться глазами с воришкой.

Мальчишка почувствовал неладное и не стал красть. Он мог взять бумажник, но не стал этого делать, потому что почувствовал опасность. «Далеко пойдет!» – мысленно восхитился Борис.

«Пестель» пришвартовался к берегу, и по выложенным сходням прежде всего пронесли почту. На берегу у сходней встал матрос и еще один человек – он проверял паспорта, потому что все же пароход прибыл из другой страны. Потом по сходням сошел военный курьер, очевидно, в чемоданчике у него были важные депеши от англичан из Батума. Курьера ждали в стороне двое солдат. Потом потянулись пассажиры.

На «Пестеле» было семь кают, остальные пассажиры проводили все дни плавания на палубе, прикрываясь парусиной от ветра и дождя. Впрочем, летом дождей не было. Сошли два-три турецких коммерсанта, толстый грек с женой, замотанной в черное, огромный мужчина в косоворотке – по виду помещик. Так уж получалось, что в Батум из Феодосии ездило больше народу, чем из Батума в Крым.

После того как приличные пассажиры предъявили свои паспорта чиновнику и удалились в сторону маленькой площадки, где стояли извозчики и частные экипажи, хлынули обитатели палубы. Их было больше. Штатские потертого вида, одинокая дама с ребенком на руках, татарское семейство – муж, жена и трое одинаковых мальчишек, два дагестанца в бурках, несмотря на жару, даже несколько цыганок в ярких платьях – эти везде себя чувствовали как дома.