Батумский связной - Александрова Наталья

Рослый мужчина в красно-черной форме корниловского полка, с погонами поручика, лежал на полу, издавая слабые стоны. Из его разбитой головы сочилась кровь. Возле стола боролись Горецкий и Карнович – штабс-капитан пытался вырвать у Горецкого револьвер. Борис в один прыжок оказался возле борющихся и с размаху ударил Карновича в челюсть. В этот удар он вложил воспоминания о своем первом допросе в Феодосийской контрразведке, и, должно быть, воспоминание оказалось достаточно ярким, потому что штабс-капитан отлетел на другой конец комнаты и, съехав спиной по стене, устроился на полу в явном нокауте, как называют такое положение спортивные англичане.

Дверь кабинета распахнулась, и на пороге показался запыхавшийся вестовой.

– Двоих солдат сюда и фельдшера! – отрывисто приказал Горецкий.

Через несколько минут фельдшер хлопотал над поручиком Ковалевым, а солдаты поднимали очухавшегося Карновича.

– Ну что поручик? – сокрушенно спросил Горецкий.

– Ничего, мужчина он крепкий, рана заживет, вскоре будет как огурчик.

– За это я его и выбрал. – Горецкий снял пенсне и потер переносицу. – Неудобно перед человеком, пострадал ни за что. Видно, врасплох его Карнович застал, а я-то думал, что он сумеет удар отбить… Вижу, Борис Андреич, что хотите объяснений, – обратился он к Борису, хотя тот стоял молча, – сейчас все разъясню, вот только с этого иуды допрос снимем…

Карнович уже пришел в себя. Он стоял между солдатами и злобно косился на Бориса.

– Ничего я вам не скажу! – воскликнул он истерическим высоким голосом.

– Скажете, милейший, скажете, – в голосе Горецкого под наигранно дружелюбной интонацией звучал металл, – посидите сутки в камере без кокаина – все скажете.

Карнович грязно выругался.

– Вас ведь, Карнович, турки, верно, на кокаин и купили? Вы ведь русский человек с католическими шляхетскими добавками, никаких мусульманских корней не имеете, следовательно, возможны или деньги, или шантаж. Или наркотики… Увести его! – обратился он к солдатам. – Да как следует обыскать, чтобы никакого кокаина в камеру не пронес!

Солдаты с Карновичем двинулись к двери, но на пути у них стоял Борис.

– Моя бы воля, – сказал он Карновичу усмехаясь, – я бы тебе и воды в камере не давал, но господин подполковник гуманист, на такое не пойдет. А так бы быстрее дело вышло…

– Мало я тебя на допросе бил, – прошипел Карнович, – нужно было вообще изувечить.

– А ты, борода, – обратился Борис к одному из солдат, узнав в нем своего знакомого вредного Митрича, – головой ответишь, если арестованный сбежит или что в камере над собой сделает. Ремень у него отобрать, шнурки от ботинок и все такое прочее. Если что не так – своими руками тебя расстреляю…

– Слушаюсь, ваше благородие! – рявкнул Митрич, скосив глаза на Горецкого.

Тот молча кивнул, подтверждая слова Бориса.

– Однако, – проговорил он, когда солдаты увели Карновича, – обещания, голубчик, нужно выполнять. Если что не так, придется вам с этим солдатиком разбираться.

– Бросьте, подполковник, эти интеллигентские замашки, – разозлился Борис. – Вам нужно быстрее с этим делом покончить, а вы тянете, сутки ждать собираетесь.

– Не думаю, – невозмутимо ответил Горецкий, – что Карнович протянет сутки, он и нескольких часов без кокаина не проживет. Так что вечером мы сможем задать ему все интересующие нас вопросы.

Кабинет Горецкого опустел, Борис остался с глазу на глаз с Аркадием Петровичем. Он поглядывал на подполковника, который, в свою очередь, задумчиво разглядывал карту дислокации войск. Наконец, прервав затянувшееся молчание, Горецкий заговорил:

– Открытое письмо, которое вы привезли, – это, выражаясь юридическим языком, косвенная улика. Строго говоря, она ничего не доказывает. Да, почерк, безусловно, Карновича, но содержание письма совершенно безобидно – возможно, и правда какая-нибудь графиня прибыла третьего и скончалась от инфлюэнцы. В Крыму сейчас собрался такой человеческий муравейник, что уследить за всеми невозможно. Посему единственная возможность уличить Карновича – заставить его раскрыться, выдать себя самому. Впрочем, с ним это проще, чем с кем-нибудь другим. Он кокаинист, поэтому вполне собой не владеет, неуравновешен, легко срывается. На это и был мой расчет.

– А для чего вы пригласили поручика Ковалева?

– Это психология, дорогой мой, важнейшая наука для человека, имеющего дело с раскрытием преступлений… А мы ведь с вами юристы, значит, к раскрытию преступлений причастны.

– Сейчас, в такое время… – начал Борис недовольно, но Горецкий быстро прервал его:

– Преступления, голубчик, совершаются всегда, и в такие роковые моменты истории их становится только больше – люди, к сожалению, таковы, что, если за ними не присматривает строгий городовой с шашкой, они проявляют худшие стороны своей натуры… Поэтому сейчас тоже нужно бороться с преступлениями. Кроме того, сейчас происходят такие преступления, которые редки в мирной жизни. Например, предательство, шпионаж в обычные времена – явление возможное, но исключительное, а сейчас они происходят сплошь и рядом.

– Так вы начали о психологии, – напомнил Борис из вежливости, чтобы поддержать разговор, который, откровенно говоря, продолжать ему совсем не хотелось.

Ему хотелось поскорее допросить штабс-капитана Карновича, выяснить, как и зачем он убил Георгия Махарадзе и куда он дел проклятый список турецких агентов. Если Карнович успел список уничтожить, а скорее всего так и есть, то ему, Борису, наплевать. Он получит от Горецкого паспорт и какую-нибудь бумагу, чтобы не трогала его контрразведка в дальнейшем, а там уж – прощайте, господин подполковник!

– Да, голубчик, – ответил Горецкий, не замечая, а скорее всего делая вид, что не замечает недовольства Бориса, – я пригласил поручика Ковалева, чтобы отвлечь Карновича, притупить его внимание, дабы после неожиданность обвинения резче ударила его по нервам, заставила поддаться первой, импульсивной, реакции. Чуть всю операцию мне этот Ковалев не провалил – с виду сильный, крепкий мужчина, а едва не позволил Карновичу бежать, свою даже голову не уберег. Распустились тут от спокойной жизни, их бы на фронт, сразу бы реакция стала отличная… Хорошо хоть вы, Борис Андреич, вовремя подоспели и очень мне помогли…

«Нарочно льстит, – сообразил Борис, – он бы и сам с Карновичем справился, а если бы не справился, то все равно тому бежать некуда – кругом офицеры, до выхода бы не успел добраться. Привечает меня господин подполковник, зачем-то я ему нужен».

– Простите старика, голубчик, – продолжал Горецкий, – но мне хотелось взглянуть, как вы будете вести себя в острой ситуации. Дело в том, что в предыдущую нашу встречу у меня сложилось впечатление, что невзгоды вас несколько ошеломили и вы перед ними растерялись… В поведении вашем я усмотрел нерешительность, вы позволили событиям развиваться помимо вашей воли, вели себя подобно щепке в бурном потоке.

После поездки в Батум вы сильно изменились, точнее, думаю, просто раскрылись подлинные черты вашего характера. Вы человек молодой, умный, энергичный; вы юрист, что для меня значит очень многое: юридическое образование определенным образом тренирует и оттачивает ум, дисциплинирует его… Кроме того, вы человек чрезвычайно везучий. Через тысячи опасностей прошли вы, что называется, без единой царапины. Сегодня на рассвете я разговаривал о вас с нашим общим знакомым…

– Спиридоном? – догадался Борис.

– Совершенно верно. И Спиридон рассказал мне, какой опасности вам удалось избежать по пути в Батум… Знаете, контрабандисты – народ очень суеверный, так вот Спиридон тоже считает вас везучим. Поэтому он и взял вас охотно в свою команду на обратном пути…

Борису надоело вести пустой разговор.

– К чему вы клоните, Аркадий Петрович? Для чего все эти дифирамбы?

– Это не дифирамбы, голубчик, это объективная оценка. А клоню я к тому, что хочу предложить вам работу. Знаю, все знаю про сестру, – заторопился он, видя, что Борис сделал протестующий жест, – но, Борис Андреевич, будем реально смотреть на вещи: шансов найти ее у вас очень и очень мало. Ну, допустим, придет ответ из Одессы, что не удалось ее там отыскать, что, вы так и будете болтаться по всему Крыму? А если ее вообще нет в Крыму? А если… – Горецкий осекся.

– Вы хотите сказать, что ее вообще нет в живых? Вы что-то знаете?

– Ничего я не знаю наверняка, – отвернулся Горецкий, – а если бы знал, то сказал бы вам. Не в моих правилах морочить человеку голову призрачной надеждой.

– Я думал об этом, – глухо проговорил Борис. – Но прежде скажите, вы хотели предложить мне службу в контрразведке? Благодарю покорно!

– Ох, Борис Андреевич, опять-таки я знаю все, что вы мне можете сказать о контрразведке, и гораздо больше! Скажу, что никогда еще этот институт не получал такого широкого применения, как в период Гражданской войны. Контрразведку создают у себя не только высшие штабы, но каждая воинская часть. Да вы и сами видите: в каждом городе она есть. Прямо какая-то болезненная мания, созданная взаимным недоверием и подозрительностью. Командование знает, что там творится, да сделать-то мало может. Сплошные провокации, да вот и мы с вами – нашли предателя в контрразведке.