Батумский связной - Александрова Наталья

– Вот как, – протянул Горецкий. – А не могли бы вы подробно рассказать мне о своих мастерах?

– Право не знаю, – замялся Серафимчик, – как-то это… но если посмотреть на дело с другой стороны, то ведь владельцев того бриллианта Романовских убили, а я…

– Держитесь подальше от уголовщины, – подсказал Горецкий. – Вот и посмотрите на дело с другой стороны и расскажите мне про мастеров.

– Ну, если вы так ставите вопрос… Пожилой, с усами – Фаддей Борисович – работает в моей фирме сорок пять лет. Когда он начинал, я был еще мальчишкой. Мой покойный отец очень ценил Фаддея, и я его тоже очень ценю. Правда, сейчас он начал понемногу сдавать, но это строго между нами… На мое счастье, весной ко мне вернулся Арсений…

– Этот брюнет с костылями – Арсений?

– Да, его изувечили махновцы. Он замечательный мастер, такие, как он, рождаются раз в двадцать лет. Он еще молод, в Москве работал у меня, но недолго, в революцию исчез, ну, тогда все куда-то пропадали, можно сказать, вся жизнь куда-то пропала. А весной он появился здесь, в Крыму, и я с радостью взял его мастером. Руки у него золотые, и глаз отличный.

– А подмастерья не могли бы распилить драгоценный камень?

– Нет. – Серафимчик энергично мотнул головой. – Ключи есть только у мастеров, и кто-нибудь из них всегда присматривает за тем, что делается в мастерской. Сами понимаете, время сейчас опасное, доверять особенно никому нельзя, да еще в моем деле… Так вот я вам говорю: если такую работу действительно могли сделать, то это либо Фаддей Борисович, либо Арсений.

– А где живут ваши мастера?

– Здесь же, при магазине, у каждого своя комната.

– Не замечали ли вы у них каких-либо сомнительных знакомств?

– Что вы, что вы, господин подполковник! Я не потерпел бы такого. Фаддей Борисович – человек старый, чрезвычайно религиозен; Арсений же, как видите, инвалид – куда ему на своих костылях! Он из своей комнаты да из мастерской почитай вообще не выходит.

С утра Борис опять разоделся щеголем и вышел на прогулку. Он зашел в кондитерскую «Бликнер и Робинзон» на Итальянской, что рядом с ювелирным магазином Серафимчика, выпил там кофе и съел два приторных пирожных.

Выйдя на улицу и обводя рассеянным взглядом витрины, он заметил в одной из них отражение молодого человека, хоть и одетого в европейское платье, но явно татарской наружности. Само по себе это не вызвало бы у Бориса никаких подозрений, если бы он не вспомнил, что видел уже этого молодого человека один раз вчера возле гостиницы. Совершенно очевидно, что Вольский приставил к нему наблюдателя, а поскольку людей в его организации немного (много людей в таком опасном деле, как незаконный вывоз бриллиантов, использовать никак нельзя – не будет соблюдена секретность, обязательно просочатся какие-то сведения), то Борис вычислил наблюдающего за ним очень скоро, да тот не очень-то и таился.

Борис пошел дальше в направлении салона и встретил баронессу Штраум, не доходя до места два квартала. Баронесса, вся в белом, была хороша. Она обрадовалась Борису, словно старому знакомому, и протянула для поцелуя руку красивой формы. Они уселись на скамейке в тени большого ореха, и баронесса отдала Борису его новый паспорт. В паспорте Борис значился коммерсантом из Одессы и имел фамилию Жалейко.

– «Пестель» отбывает послезавтра, – осторожно начал Борис.

– Да-да. Вы получите камни послезавтра перед отплытием. Вольский считает, что ночевать с ними в гостинице опасно.

– Он абсолютно прав, – согласился Борис.

Он проводил свою спутницу до салона и вернулся в гостиницу, где его уже поджидал Саенко, пробравшийся в его номер тайком, с помощью знакомого мальчишки, что на кухне драил котлы и убирал мусор.

– Аркадий Петрович велел идти вам в слободку, Марфа Ипатьевна вернулась.

Опять Борис переоделся попроще, описал Саенко молодого человека, что следил за ним по поручению Вольского, и спустился по лестнице. Саенко взял свой короб, припрятанный в укромном месте с помощью все того же кухонного мальчишки, открыто вышел из дверей гостиницы и направился прямо к молодому татарину, который стоял напротив гостиницы в тенечке и делал вид, что внимательно читает «Симферопольский курьер». Саенко поставил тяжелый короб чуть не на ногу татарину, правильно рассудив, что тот не станет скандалить, чтобы не привлекать к себе внимания. После этого Саенко утер обильный пот со лба, встал так, чтобы заслонить от обзора читателя «Симферопольского курьера» двери гостиницы, и вступил с ним в долгий и обстоятельный разговор, то есть так повел дело, что не ответить ему было невозможно. Это дало Борису время выскользнуть из дверей гостиницы незамеченным.

В слободку он поспел к обеду. Марфа Ипатьевна накрывала на стол. Была она, как обычно, в темном ситцевом платье, но голову покрывал сегодня яркий цветастый платок.

– Что, Марфа Ипатьевна, погадали на короля? – вполголоса спросил Борис, заглядывая в кухню.

– На всех погадала, – смеясь, ответила хозяйка, но в глазах ее мелькнула затаенная грусть, – все про вас теперь знаю.

– Ну и что нас всех ожидает?

– Ожидает вас поздняя дорога и казенные хлопоты. Про тебя точно не знаю, а про него, – она кивнула на дверь комнаты, – уверена.

– Хорошая гадалка оказалась? Мне бы кто на сестру мою погадал – жива ли?

– Вот этого не надо, – серьезно заметила Марфа Ипатьевна, – не нужно случайным людям судьбу родного человека доверять. Одно дело – на зазнобу или на милого дружка гадать: любит, не любит, помнит али забыл давно, а другое дело – на родного человека, жив ли он.

Борис в который раз поразился рассудительности своей хозяйки.

Аркадий Петрович отодвинул тарелку.

– Ну, Марфа, не томи душу: удалось выяснить что-нибудь важное?

Борис отметил про себя, что Горецкий впервые при нем назвал хозяйку просто по имени.

– Нашли следы Просвирина? – поддержал он подполковника.

– Про Просвирина вашего ничего не знаю, а мужик в доме у Авдотьи Лаврентьевны определенно есть, – посмеиваясь, ответила хозяйка.

– Из чего же вы вывод такой сделали? Использовали дедуктивный метод? – пошутил Борис.

– Не знаю никакого такого метода, а только глаза-то у меня всегда при себе. Ну, сами посудите, живет Авдотья якобы одна, а в сенях чугун борща стоит – вот такой! – Она показала какой. – Одному человеку нипочем такое количество за день не съесть, а впрок варить при жаре нынешней – все ж прокиснет. Дальше смотрю – сапоги мужские под лавкой спрятаны.

– Мало ли от кого сапоги остались! Может, от бывшего полюбовника!

– Если бы они бесхозные были, то не валялись бы под лавкой, – резонно возразила Марфа Ипатьевна. – Авдотья выжига такая, ничего у нее не пропадает. Живо бы сапоги эти на толкучку снесла.

– Значит, думаете, у сапог хозяин есть?

– Верно, и в доме у Авдотьи чуть табаком припахивает. Вроде бы не только что курили и проветрено, а все же дух остался. Конечно, сейчас и некоторые бабы курят, не спорю, но Авдотья не из таких, уж это точно.

– М-да, Марфа Ипатьевна, вам бы сыщиком быть! – не унимался Борис. – Ната Пинкертона за пояс заткнули бы!

– Чур, ты, насмешник! – Она слегка ударила его по руке. – Можете не верить, но я-то знаю: есть у Авдотьи мужик, прячет она его в доме. Как заметила, что я по сторонам гляжу, так на меня зыркнула! Видно, что деньги нужны, оттого и гадает, а так бы взашей вытолкала. Так что уверена я: там он. Мы, женщины, такие вещи про свою сестру всегда почуем.

– Так и она, выходит, могла вас в подозрении держать, раз женщины такие вещи чувствуют: есть, мол, кто или нет? – неосторожно начал Борис и тут же остановился, потому что хозяйка так гневно на него посмотрела, что язык присох к гортани.

Он оглянулся на Горецкого, но тот думал о чем-то своем, рассеянно глядя в окно. Борис виновато развел руками и опустил повинную голову, потом глазами и руками изобразил, какой же Аркадий Петрович глупый, что пренебрегает такой женщиной, и будь он, Борис, на его месте, то он бы… После чего Марфа Ипатьевна не выдержала и засмеялась. Горецкий очнулся от дум, посмотрел с неудовольствием на веселую компанию и спросил:

– И как думаете, Марфа Ипатьевна, где она Просвирина прячет – в подполе?

– Кто же знает… В доме тесно, все заставлено комодами разными, буфетами…

– Что ж, надо действовать, – решил Горецкий. – Если Просвирин что-то заподозрит, то средь бела дня не отважится выйти на улицу, будет темноты ждать. До этого мы его и возьмем.

– А если он так и будет у Авдотьи в кладовке сидеть? Баба хитрая, так запрячет, что с обыском не найдешь…

– А мы ему поможем, – загадочно усмехнулся Горецкий. – Такое представление устроим, что сам к нам выскочит как миленький. Куда это Саенко запропастился?

– Тут я, – донеслось из сеней, – только вошел.

– Давай, голубчик, сходи-ка вот по поручениям. – Аркадий Петрович махнул рукой, приглашая Саенко в комнату поговорить.