Золотой капкан - Гладкий Виталий Дмитриевич

– В двадцать третьем партия направила меня в Колымский район… – продолжал свой рассказ Василий Емельянович. Город Нижнеколымск, старатели… Отец…

– Вздернули старатели гада, звали его Делибаш. Каюсь, я пытался спасти этого Иуду. Не знал, что он убил твоего отца… Из-за угла стрелял, подлая его душа. Оно, конечно, не по закону, без суда и следствия с ним так обошлись, да только вернись теперь тот час, я бы его и сам… своею рукой… Эх, Алеша, каким человеком был твой отец! – Голос Петухова дрогнул.

Василий Емельянович снова закурил, затем достал из кармана френча сверток и протянул его Алеше.

– Вот возьми. Память об отце. Умирая, он просил разыскать тебя и передать эти часы, кольцо и портмоне. Там внутри записка. Дописать он не успел…

«Сынок, Алешенька! Мой любимый! Прощай, и прости меня за все. Будь счастлив. Ключ…» На этом записка обрывалась. Кроме записки, в портмоне лежал плотный кусок картона, тщательно завернутый в лоскут просмоленного шелка.

Алеша, не сдерживая слез, долго всматривался в план какой-то местности, прорисованный черной китайской тушью на картоне. Прочитал он и надпись с обратной стороны: «И сказал Господь: «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего в землю, которую я тебе укажу». А ниже – пять букв: «Гр. В.В.-В.»

Значит он – Алексей Воронцов-Вельяминов. Графский сын. Дворянин… Алеша, прикусив губу, метнул быстрый взгляд на комсомольский значок, прикрепленный к лацкану пиджака, который он, придя со школы, повесил на спину стула, и потупился. Лицо его вдруг побледнело, над верхней губой проступили мелкие капельки пота.

Петухов заметил его состояние и встревожился:

– Что с тобой, Алеша? Тебе плохо?

Алеша не отвечал. Не будь рядом Василия Емельяновича, он, пожалуй, впервые в жизни разрыдался бы, как девчонка, – дворянский сын, белая кость! И – комсомолец…

– Постой, постой… Петухов наморщил лоб, собираясь с мыслями.

– Разве… разве мать ничего тебе не рассказывала об отце? – спросил он с тревогой.

Алеша по-прежнему молчал, только голову склонил еще ниже.

– Та-ак… Ну и дела… Петухов начал кое-что соображать.

– Малахов, Малахов… – пробормотал он себе под нос. – Вот оно, значит, что. А я сдуру, не подумав, со своими откровениями… Он нахмурился; лицо его вдруг стало жестким и немного виноватым.

Глядя на поникшего юношу, Василий Емельянович почувствовал угрызения совести. Он только теперь понял, какую бурю вызвал в еще не зрелой юной душе. Но как поправить положение, Петухов не знал…

Мать должна была приехать к вечеру следующего дня. Петухов не стал ее дожидаться, торопился на поезд – он опять уезжал на Крайний Север. Срок командировки заканчивался, а ему нужно было еще заехать в Москву, в наркомат. Прощание получилось тягостным; оба чувствовали себя почему-то скованно, неловко. Алеша проводил гостя к трамвайной остановке, где неожиданно для Петухова расцеловал его. Порыв юноши растрогал старого большевика до слез; они договорились писать друг другу.

Тонкая, высокая фигура юноши, стоявшего на пустынной остановке, напоминала Петухову одинокую лиственницу на макушке сопки, невесть как забравшуюся туда и теперь обдуваемую всеми ветрами. Остановка уже давно исчезла за поворотом, а Василий Емельянович все еще стоял у заднего окна трамвая, задумчиво и отрешенно глядя на убегающие полоски рельсов. Он ощущал непривычную для него душевную опустошенность. Вместо удовлетворения от сознания честно выполненного долга перед памятью погибшего друга Петухов вдруг почувствовал себя виноватым. Но спроси его кто-нибудь в этот момент, почему, он ответить не смог бы…

Вещи отца мать заметила сразу, как только переступила порог комнаты. Алеша положил их на виду, посреди письменного стола. С мгновенно застывшим лицом она подошла к столу, осторожно, словно боясь обжечься, протянула руку, взяла обручальное кольцо, прижала его к груди и, теряя сознание, беззвучно упала Алеше на руки…

Глава 2

Букет увядших роз сиротливо торчал в стеклянной банке из-под вишневого компота. Опавшие лепестки усеяли стол, вызывая тягостные ассоциации. На кушетке лежал небритый капитан Савин и, бездумно уставившись в потолок, страдал: последняя, довольно продолжительная командировка в Москву окончательно разрушила робкие попытки Бориса покончить с холостяцким образом жизни. А если короче – о, эти коварные женщины! – Наташка вышла замуж, даже не позаботившись известить его о таком важном социальном свершении.