Золотой капкан - Гладкий Виталий Дмитриевич

– Особых сдвигов пока нет. Но ты приехал очень кстати: мне еще одно дело подкинули, срочное, между прочим, на контроле у генерала, так что я сейчас в запарке, сам понимаешь. А потому Ахутиным ты займешься сам, благо появился кое-какой просвет в наших поисках.

– Что именно?

– Детально тебе объяснит мой помощник, который занимался этим вопросом. А если вкратце, то с большими трудами удалось разыскать родственницу Ахутина. Это его родная тетка по отцу.

– И все?

– К сожалению, других близких родственников у Ахутина нет: отец где-то сгинул в гражданскую; мать умерла в тридцать девятом; а жена и дочь погибли в сорок первом во время эвакуации – эшелон, в котором они ехали, попал под бомбежку…

Тетке Ахутина было уже за восемьдесят, поэтому Савин решил не вызывать ее в МУР, а съездить самому в Загорье, где Агафья Ниловна Пеунова жила в небольшом домике с палисадником.

– А ты отведай, голубчик, отведай… Агафья Ниловна подсовывала Савину поближе розетки с вареньем.

– Вот клубничка, это малина, а вот это «королевское» варенье – крыжовник. Откуда? Из самого Магадана? Еще дальше? Ах ты, господи, и куда тебя судьба закинула-то. Холодно, чай? А то как же, конечно, холодно… Постой, постой, что же это я тебя чаем да вареньем потчую? Вот голова садовая, совсем из ума выжила. Погоди чуток…

Старушка выскочила в коридор и спустя несколько минут внесла в комнату огромное сито с краснобокими яблоками.

– Угощайся, – сказала она. – У вас там, поди, яблоки не растут.

– Спасибо, большое спасибо, Агафья Ниловна.

– Да ты бери, бери, не сумлевайся, яблоки не покупные, свои. Вон у меня какой сад. А мне много ли нужно?! До лета хватит.

– Спасибо. Вкусные… Агафья Ниловна, у меня есть к вам несколько вопросов.

– А чего ж, спрашивай.

– Скажите, вы хорошо знали Ахутина Григория Фомича?

– Гришаню? Ну как же, конечно. Вместе жили. После войны я к нему перебралась из Саратова. Один-одинешенек остался он, горемыка… Агафья Ниловна беззвучно всплакнула.

– И пожил недолго – раненый шибко был, и опять таки один, как перст.

Семью германец загубил, вот он и запил с горя-то. Ну и, это, в аварию попал, шоферил, значит. Оно, конечно, если б поздоровше был, гляди, и выдюжил бы, у нас в роду народ крепкий, жилистый.

– У вас нет его фотографии? – спросил Савин.

– Была, была, а как же… Старушка порылась в комоде и вытащила из-под груды белья старинный альбом в потертой обложке.

– Сейчас найду… Вот. Эту с фронта в сорок четвертом прислал, а это он после войны фотографировался.

Широкоплечий, лобастый, с грустными усталыми глазами – это уже послевоенный снимок. Фронтовой – вместе с двумя товарищами; судя по всему, Ахутин среднего роста. Среднего? Лже-Ахутин был высок…

– Это все? – спросил Савин, указывал на фотографии.

– Да были еще, много. Куда девались – ума не приложу. Наверное, при переезде потерялись.

«При переезде? Очень странно… Значит, кто-то не хотел оставлять их в альбоме. Кто? Похоже, этот человек был вхож в дом Ахутина…» – подумал Савин.

– Агафья Ниловна, вы не вспомните, у Григория Фомича был друг или товарищ, может быть, знакомый, где-то его возраста или чуть постарше, высокого роста, примерно как я? Савин положил перед Агафьей Ниловной фоторобот лже-Ахутина.

– Посмотрите на фотографию, – сказал он с надеждой. – Возможно, здесь кое-что и не соответствует подлинному изображению. Это… как бы вам объяснить?.. вроде рисунка плохого художника. Так что иногда кое-какие черты лица искажены. Посмотрите внимательно. Этот человек прихрамывал на левую ногу…

Агафья Ниловна надела очки, долго всматривалась в фоторобот, пришептывая губами, затем медленно и как бы нехотя положила фотоснимок на стол. Некоторое время она молчала, разглаживая на белой скатерти невидимые глазу складки своей морщинистой рукой. А затем как-то виновато посмотрела поверх очков на Савина и тихо сказала:

– Ахутин это…

Глава 15

Алексей неожиданно заболел.

На второй день после разговора с вербовщиком РОА у него поднялась температура до сорока градусов, голова раскалывалась от нестерпимой боли, сухой жар и озноб трепали тело. Временами он терял сознание, бредил. Ему разрешили встать с постели только через десять дней. Все это время возле него дежурил врач из заключенных, француз по национальности, и санитарка – немка…