Золотой капкан - Гладкий Виталий Дмитриевич

– Согласен, согласен, гражданин капитан. Вы уж извините меня за бестактность…

– Для вас я пока не гражданин, а товарищ капитан, прошу это учесть. И мне бы очень не хотелось, чтобы по окончании нашего разговора вы начали меня так официально величать.

– Понимаю, понимаю, к вашим услугам…

– Вот так-то лучше, Лев Максимилианович. А теперь, коль вы так любезны, мы здесь расположимся удобней и внимательно посмотрим на этот зубной протез. Ваша работа, Лев Максимилианович? Пожалуйста, лупа…

– Не нужно. Моя работа. Скрывать нет смысла – если вы пришли ко мне, значит небезосновательно.

– Это точно, Лев Максимилианович. И мне теперь нужно выяснить, кому вы поставили этот протез.

– После освобождения я очень нуждался в денежных средствах – надеюсь, меня можно понять…

– Вполне. Продолжайте.

– Понемножку подрабатывал на дому. Конечно, это незаконно… но учтите, с золотом я дела не имел! И всегда отказывался самым категоричным образом, даже если клиент мне предлагал хорошую плату и свой материал.

– Но до поры, до времени. Не так ли?

– Да, вы правы… Он пришел ко мне года два назад, если не ошибаюсь, в конце февраля. Ему отказать я не мог…

– Почему?

– Дело в том, что я знал этого человека еще до суда и не раз лечил ему зубы. Это был хороший знакомый Нальгиева. Думаю, вам не нужно рассказывать, кто такой Нальгиев… В свое время я пообещал этому человеку изготовить зубной протез из золота, но увы, не успел. По известной вам причине… А через пять лет он мне напомнил об этом обещании. Сказал, что терпеливо ждал меня, потому как никому другому доверить такую важную работу не мог.

– И вы согласились.

– Обещания нужно выполнять…

– Материал он свой принес?

– Конечно! Я не занимаюсь скупкой золота.

– Что это было – золотой лом или песок?

– Ни то, ни другое. Самородки. Довольно крупные.

– Значит, вы изготовили сплав…

– Да… Со сплавом легче работать.

– Само собой… Так кто же этот человек?

– Фамилию я не знаю. Не счел нужным интересоваться. Мне известно только то, что живет он в Магадане, где-то в районе бухты Нагаево. И зовут его Григорий Фомич.

– Скажите, он случаем не хромает?

– Да, хромает. Правда, не очень заметно.

– Ясно… Савин почувствовал, что волнуется: неужели появился свежий след?!

– Опишите, пожалуйста, его внешность поподробнее, – попросил он Скапчинского.

– Словесный портрет?

– Вам это понятие знакомо? Тем лучше. Тогда я сейчас буду задавать вопросы, а вы постарайтесь ответить на них как можно точнее…

Когда со словесным портретом было покончено, Савин, торжествуя в душе от предчувствия несомненной удачи, широко улыбнулся значительно потерявшему свой «дипломатический» лоск Скапчинскому.

– Лев Максимилианович! Большое вам спасибо за помощь. Пора прощаться… Савин встал.

– Да, кстати, – сказал он, – едва не забыл: верните мне тот остаток драгметалла, что получился в результате работы над зубным протезом для Григория Фомича. Уверен, что в память о таком шикарном заказе, вы его храните где-нибудь неподалеку.

Скапчинский некоторое время сидел безмолвно, потупившись. Затем, безнадежно вздохнув, поднялся со стула и, цепляясь ногами за ковры, поплелся куда-то в глубь квартиры. Через несколько минут он возвратился с металлическим цилиндриком – упаковкой из-под валидола. Дрожащими руками Скапчинский открыл колпачок, вынул ватку, прикрывавшую содержимое, и вытряхнул на скатерть два небольших самородка.

Глава 5

Густая, черная жижа цепко хватала за ноги, с жадным ворчанием пыталась засосать в свою ненасытную утробу. А когда ненадолго, до следующего шага, отпускала, то казалось, удивлялась, что у двух человек, забравшихся в болото, все еще хватает сил преодолевать гнилую коварную топь. Впереди шагал простоволосый ефрейтор Никашкин в изодранной гимнастерке. Подсохшие брызги болотной грязи испещрили его одежду, лицо, только тугая марлевая повязка вокруг головы на сером безрадостном фоне топкой равнины отсвечивала первозданной белизной. Впрочем, при ближайшем рассмотрении повязку вовсе нельзя было назвать стерильно-чистой. Но для идущего позади Малахова она служила в сгущающихся сумерках путеводной звездой.

Сам лейтенант выглядел не лучше Никашкина. Его лицо было в ссадинах, левая рука на перевязи – хорошо, осколок не задел кость. Вывихнутая правая нога, вправленная ефрейтором, распухла так, что пришлось разрезать голенище, чтобы снять сапог. Гимнастерка, поверх которой была наброшена шинель Никашкина, превратилась в лоскуты. Алексея знобило и поташнивало, сильно болела голова. Похоже, сказывалась контузия.