Тайник - Джордж Элизабет

Подбородок Грэма был в пятнах подливки, и Фрэнк, наклонившись, промокнул его и сказал:

— Суровые были времена.

— Но люди-то об этом ничего не знают, так ведь? Они все про евреев да про цыган говорят, это да. Про другие страны, про Голландию, про Францию. Да про блицкриг. Черт возьми, только и слышно, что про блицкриг, который доблестные англичане, те самые англичане, между прочим, чей сраный король сдал нас немцам и глазом не моргнул: «Пока, мол, прощайте, и желаю вам приятно провести время с врагом, парни и девчата…»

Грэм подцепил вилкой кусок пирога и дрожащей рукой поднял его в воздух, где тот повис, словно немецкий бомбардировщик времен битвы за Англию, готовый вот-вот сбросить начинку, точно бомбу.

Фрэнк снова подался вперед и мягким движением направил вилку отцу в рот. Грэм послушно взял курятину и продолжал жевать и говорить одновременно.

— Они до сих пор обсасывают этот блиц-криг, англичане-то. Лондон, видите ли, бомбили, так теперь никому не дадут об этом даже на пятнадцать секунд забыть, а здесь? Черт, никто и понятия не имеет о том, что тут произошло, как будто нам причинили маленькое неудобство, не более того. Можно подумать, фрицы наш порт не бомбили — двадцать девять трупов, Фрэнки, и ни единого орудия с нашей стороны, — и бедных евреек в концлагеря не отправляли, и не расстреливали тех, кого им угодно было считать шпионами. Можно подумать, что этого не было, всем плевать. Но ничего, мы скоро с этим покончим раз и навсегда. Правда, сынок?

Фрэнк подумал, что подходящий момент настал. Не надо выдумывать, с чего начать разговор. Боясь упустить подвернувшуюся возможность, он очертя голову ринулся вперед:

— Папа, кое-что случилось. Я не хотел говорить тебе об этом раньше. Я знаю, что значит для тебя этот музей, вот и молчал, боялся, ты подумаешь, будто я вставляю тебе палки в колеса.

Склонив голову набок, Грэм повернул к сыну свое, как он выражался, хорошее ухо.

— Повтори-ка, — попросил он.

Фрэнк точно знал, что никаких проблем со слухом у его отца нет, просто он слышит только то, что захочет. Поэтому повторять он не стал. Просто сказал отцу, что несколько дней тому назад умер Ги Бруар. Смерть наступила внезапно, он был здоров как бык и совсем не собирался на тот свет, судя по тому, что не предусмотрел, как его кончина скажется на планах строительства музея.

— О чем это ты? — Грэм тряхнул головой, словно надеясь, что в ней прояснится. — Говоришь, Ги умер? Скажи мне, что ты пошутил, мой мальчик.

К несчастью, отвечал Фрэнк, ему совсем не до шуток. И что самое печальное, по какой-то причине Ги Бруар не побеспокоился заранее о подобной случайности, хотя, зная его, это кажется невероятным. В его завещании нет ни строчки о военном музее, так что планы его строительства придется положить на полку.

Проглотив свой кусок, Грэм дрожащей рукой поднял кружку с забеленным чаем и сказал:

— Знаешь, что они сделали? Мины поставили, вот что. Разрывные. Тридцать пять штук. Фугасы тоже. И ригели. Предупреждающие флажки, конечно, развесили, но сам подумай, на что они были похожи. Маленькие желтые треугольнички, которые запрещали нам ступать по собственной земле. Мир должен узнать об этом, сынок. И о том, что мы варили варенье из водорослей, тоже.

— Знаю, папа. Люди должны об этом помнить.

Фрэнку расхотелось доедать пирог. Он отодвинул тарелку на середину стола и развернул свой стул таким образом, чтобы говорить прямо отцу в ухо. Своими действиями он словно предупреждал отца о серьезности своих слов: «Слушай внимательно, папа. Все изменилось, и навсегда».

— Папа, музея не будет. У нас нет денег. Мы надеялись, что за строительство здания заплатит Ги, но в его завещании об этом нет ни слова. Папа, ты меня слышишь, я знаю, и, поверь мне, я очень, очень жалею, что пришлось тебе об этом сказать. Я не хотел тебе говорить, и вообще не планировал говорить тебе о смерти Ги, но когда я услышал его завещание, то понял, что выбора у меня нет. Прости меня.

Про себя он добавил, что ему и правда жаль, хотя это лишь часть его истории.

Рука Грэма так сильно задрожала, когда он попытался поднести чашку к губам, что горячий чай выплеснулся ему на грудь. Фрэнк протянул было руку, чтобы ему помочь, но старик отшатнулся от него, пролив еще больше. Застегнутый на все пуговицы теплый жилет, надетый поверх фланелевой рубашки, уберег его от ожога. Казалось, в тот миг ему важнее было избежать соприкосновения с сыном, чем не облиться чаем.