Тайник - Джордж Элизабет

Но пока Чероки болтал, ему стало казаться, что он пытается не столько отвлечь их от мыслей о цели путешествия, сколько привязать себя к ним. Сент-Джеймс играл роль наблюдателя, пятого колеса в телеге, несущейся в неизвестность. Поездка ему определенно не нравилась.

В основном Чероки рассказывал о сестре. Чайн, как он ее называл, наконец-то освоила доску для серфинга. Дебс в курсе? Ее бойфренд Мэтт — Дебс ведь знакома с Мэттом? наверняка, — так вот, Мэтт все-таки вытащил ее на воду… То есть по-настоящему далеко, а то ведь она всегда до смерти боялась акул. Он показал ей азы и заставил упражняться, а в тот день, когда она впервые встала… Тут ей все и открылось. Она постигла суть. Открыла для себя дзен-буддизм серфинга. Чероки всегда хотел, чтобы она приехала покататься к нему в Хантингтон, особенно в феврале-марте, когда волны становятся особенно упрямыми, но она никогда не соглашалась, потому что вернуться в Ориндж для нее все равно что вернуться к ма, а Чайна и ма… У них разногласия. Просто они очень разные. Ма всегда что-нибудь не так делает. Как в прошлый раз, когда Чайна приезжала на уик-энд, — года два назад, — а у ма в доме не оказалось ни одного чистого стакана. Конечно, Чайна вполне могла сама помыть себе стакан, но ма следовало сделать это раньше, потому что, если к чьему-то приезду стаканы вымыты, это что-то значит. Например, «я тебя люблю», или «добро пожаловать», или «я рада, что ты приехала». Как бы там ни было, Чероки всегда старался держаться от них подальше, когда они начинали свои разборки. Вообще-то они обе очень хорошие, ма и Чайн. Просто очень разные. Но все равно, когда Чайна приезжает в каньон — Дебс знает, что Чероки живет в каньоне? Каньон Моджеска? Внутренний? Дом с бревенчатым фасадом? — не важно, короче, когда Чайна приезжает, Чероки обязательно расставляет чистые стаканы повсюду. Не то чтобы их было у него очень много, но те, что есть, стоят во всех углах. Чайне нужны чистые стаканы — Чероки их ей обеспечит. Странно все-таки, как мало некоторым нужно, чтобы завестись.

Всю дорогу до Гернси Дебора рассеянно слушала болтовню Чероки. Тот разрывался между воспоминаниями, откровениями и объяснениями, и через час Сент-Джеймсу стало казаться, что он не только и не столько волнуется из-за проблем сестры, сколько оправдывается перед ними. Если бы он не настоял, чтобы она поехала с ним, ничего такого с ней бы не случилось. Так что ответственность частично лежит и на нем.

«Случается же с людьми такое дерьмо», — говорил он, и они понимали, что это дерьмо не случилось бы именно с его сестрой, если бы Чероки не уговорил ее ехать.

Но без нее он не смог бы поехать сам. А ему так хотелось заработать деньги и открыть наконец дело, которому он без отвращения посвятил бы ближайшие двадцать — двадцать пять лет. Он хотел купить рыбацкий баркас. В этом, вкратце, и было все дело. Чайна Ривер угодила за решетку из-за того, что ее идиоту братцу вздумалось купить рыбацкий баркас.

— Но ты же не мог знать, что все так получится, — воспротивилась Дебора.

— Да. Но мне от этого не легче. Я должен ее оттуда вытащить, Дебс.

И, искренне улыбнувшись Деборе и Сент-Джеймсу, добавил:

— Спасибо вам обоим за помощь. Я ваш вечный должник.

Сент-Джеймсу очень хотелось возразить, что его сестра еще в тюрьме, и даже если ее отпустят под залог, то это, вполне возможно, лишь отсрочит приговор. Но он просто сказал:

— Мы сделаем все, что сможем.

— Спасибо. Вы классные, — ответил Чероки.

А Дебора добавила:

— Чероки, мы же твои друзья.

Тут эмоции, кажется, взяли над ним верх. Он даже в лице на миг переменился. Потом кивнул и сжал кулак в странном, типично американском жесте, годящемся для выражения всего, чего угодно, от благодарности до политического согласия.

Хотя он вполне мог иметь в виду и что-нибудь еще.

Сент-Джеймс не удержался от этой мысли. В сущности, она преследовала его с тех самых пор, как он взглянул на галерею для посетителей в зале заседаний номер три и увидел там свою жену с этим американцем. Они сидели плечом к плечу, Дебора что-то шептала ему на ухо, а он слушал, склонив голову. Что-то разладилось в мире. Сент-Джеймс ощутил это интуитивно. Именно это ощущение вывихнутого времени не позволило ему поддержать декларацию дружбы, только что провозглашенную его женой. Он промолчал, никак не отреагировав на безмолвное «почему?» Деборы. Хотя знал, что отношений между ними это не улучшит. Дебора все еще дулась на него за тот разговор в Олд-Бейли.