Крестный отец - Пьюзо Марио

Когда Барзини кончил, воцарилось молчание. Самым главным в словах Барзини было скрытое заявление, что в случае недостижения мира, он присоединится к семейству Татаглия в борьбе против Корлеоне. И его слова произвели впечатление. Их жизни и богатства неразрывно связаны с оказываемыми друг другу услугами, и отказ в услуге можно рассматривать, как агрессивный акт. Ведь просить очень нелегко и нельзя отказывать с такой легкостью.

Наконец, с ответным словом выступил дон Корлеоне.

— Друг мой, — сказал он, — я сделал это не со злым умыслом. Все вы меня хорошо знаете. Когда я отказывал кому-то в одолжении? Это просто не в моем характере. Но на этот раз я вынужден был отказать. Почему? Я считаю, что наркотики в ближайшие годы погубят нас самих. Торговля наркотиками встречает в этой стране слишком упорное сопротивление. Это не виски, не игры и даже не женщины, которых большинство страстно желает, и которые находятся под запретом церкви и правительства. Но наркотики представляют опасность для потребителя. Они могут поставить под угрозу все остальные дела. Знаете, мне приятна вера в мою силу и влияние на судей и государственных чиновников. Дай мне бог такую силу. Я и в самом деле обладаю определенным влиянием, но большинство людей, склонных сегодня прислушиваться к моему совету, потеряют ко мне интерес, когда в наши отношения вмешаются наркотики. Они боятся наркотиков, как огня, и в этом вопросе их принципы необычайно устойчивы. Даже полицейские, помогающие нам в играх и остальных делах, откажутся помогать, когда речь зайдет о наркотиках. Значит, попросить меня об услуге в этом деле — это то же, что попросить нанести удар по самому себе. Но если все вы считаете это правильным, я готов пойти вам навстречу, при условии разумеется, что мы уладим и все остальные дела.

После речи дона Корлеоне напряжение в зале заметно спало, люди полушепотом переговаривались через стол. Он уступил в важнейшем вопросе. Он обеспечит защиту организованной торговле наркотиками. Он, по сути, согласился с первичными предложениями Солоцццо, при условии, что собрание одобрит их. Он, разумеется, никогда не примет участия в практической стороне дела и даже не вложит в предприятие ни цента. Он воспользуется только своим влиянием в судебных органах. Но и это было огромной уступкой.

С ответной речью выступил дон Лос-Анжелеса, Франк Фальконе.

— Мы не в состоянии удержать людей от занятия этим делом, — сказал он. — Они входят в него по собственной инициативе, а потом погрязают в неприятностях. Огромное количество денег, скрытое в наркотиках, является слишком сильным искушением. Поэтому, вступая в торговлю наркотиками, мы выбираем меньшее из зол. Наладив организацию торговли и контроль за ней, мы сумеем избежать непоправимой беды. И поверьте мне, быть в этом деле не так уж плохо. Нужен только контроль, нужна защита, нужна организация. Мы не банда анархистов и не можем допустить, чтобы каждый делал все, что ему вздумается.

Дон Детройта, более других симпатизирующий дону Корлеоне, также выступил с речью.

— Я не верю в наркотики, — сказал он. — На протяжении многих лет я доплачивал своим людям, чтобы они не занимались делами подобного рода. Но это не помогло. К ним подходят и говорят: «Имеется порошок, если вложишь три-четыре тысячи долларов, сможешь сделать пятьдесят тысяч на продаже.» Кто способен устоять перед подобным искушением? И они так заняты своим побочным делом, что забывают о делах, за которые я им плачу. В наркотиках больше денег. Их увлечение этим делом беспрерывно растет. Раз нет возможности прекратить это, мы должны взять дело в свои руки. Я не хочу, чтобы этим занимались возле школ, я не хочу, чтобы наркотики продавались детям. Это позор. Что касается моего города, я постараюсь вести торговлю исключительно в среде черных и цветных. Это наилучшие клиенты, с ними меньше хлопот и они, в конце концов, всего лишь скоты. Они не уважают ни своих женщин, ни семьи, ни самих себя. Пусть продаются наркотикам. Мы обязаны что-то предпринять, мы не можем позволить людям делать, что им хочется.

Речь дона сопровождалась громкими репликами. Надо же, он не в состоянии заплатить людям, чтобы отвлечь их от занятия наркотиками! Что касается замечания о детях, то это было проявлением его всем известного мягкосердечия. Ну кто станет продавать наркотики детям? Да и где возьмут дети необходимые деньги? Что касается замечаний о цветных, то они не были даже услышаны. Негры в счет не идут, они не обладают никакой силой. Тот факт, что они позволили обществу размолоть себя, доказывает, что они ничего не стоят, и упоминание о них говорит только о том, что дон города Детройта не умеет отделять главного от второстепенного.

Выступили по очереди все доны. Все заявили, что торговля наркотиками — дело вредное и принесет немало бед, но все сходились на том, что необходимо взять контроль за торговлей в свои руки. В этом деле слишком много денег, и всегда найдутся люди, которые пойдут на это, не послушавшись самого строгого приказа. Такова природа человека.

Наконец, пришли к соглашению. Будет разрешена торговля наркотиками, и дон Корлеоне обеспечит ее необходимой защитой. Большинство крупных операций будет осуществлено семействами Барзини и Татаглия. Покончив с этим вопросом, собрание занялось остальными, не менее важными и сложными делами. Надо было решить немало сложных проблем. Решили, что Лас-Вегас и Майами будут демилитаризованными городами, в которых смогут действовать все семейства. Все согласились с тем, что у этих городов большое будущее. Договорились, что в этих городах не будет насилия и что мелкие преступники всех сортов будут искоренены. Было решено, что в особо важных вопросах, таких, как смертные приговоры, способные вызвать общественную бурю, решения должны приниматься настоящим собранием. Договорились, что солдатам семейств будет запрещено сводить личные счеты с помощью оружия. Договорились, что семейства будут оказывать друг другу услуги: поставлять убийц для приведения смертных приговоров в исполнение, оказывать техническую помощь, вроде подкупа присяжных и так далее. Все эти переговоры отняли много времени и были прерваны приглашением пообедать.

Наконец дон Барзини попросил объявить об окончании совещания.

— Мы обо всем поговорили, — сказал он. — Мы договорились о мире и я предлагаю выразить нашу общую признательность дону Корлеоне, которого мы знаем, как человека, умеющего держать слово. Если возникнут новые разногласия, мы снова можем встретиться. Я очень рад, что все уладилось.

Один только Филип Татаглия был немного озабочен. Убийство Сантино Корлеоне сделало его наиболее уязвимым в ближайшей войне. Впервые на этом заседании он выступил с пространной речью.

— Я согласился со всем, что здесь было предложено, — сказал он, — я готов забыть свое горе. Но мне хотелось бы получить более надежные гарантии со стороны Корлеоне. Не собирается ли он мстить? Не забудет ли он через некоторое время, когда его позиции укрепятся, о данных друг другу обещаниях? Как могу я быть уверен, что через три или четыре года ему не покажется, что сегодняшнее соглашение ему было навязано и что он не почувствует себя снова свободным в своих действиях? Неужели нам придется все это время быть на страже? Или мы действительно можем расстаться со спокойным сердцем? Может ли дон Корлеоне дать такие гарантии, какие я даю теперь?

И тогда дон Корлеоне произнес свою знаменитую речь, которая снова доказала его блестящие способности политика. В этой речи он произнес фразу, которая стала не менее знаменитой, чем «железный занавес» Черчилля, но которая стала известна только спустя десять лет.

Впервые за все совещание дон Корлеоне встал для произнесения речи. Бросались в глаза его низкий рост и худоба, явившаяся следствием болезни. Возможно, давали себя знать и шестьдесят лет, но не было сомнений, что к нему вернулись прежняя сила и прежний острый ум.

— Не будь у нас разума, мы не были бы людьми, — сказал он. — В таком случае мы были бы не лучше диких зверей. Но мы обладаем разумом, мы можем советоваться друг с другом и с самим с собой. С какой целью вернусь я к прежним бедам, к насилию и хаосу? Мой сын умер, и это личное мое горе, я не заставляю весь мир страдать вместе со мной. И поэтому я обещаю, даю свое честное слово, что никогда не стану искать мести, не стану выяснять, кто убил его. Я уйду с этого совещания с чистым сердцем… Позвольте напомнить вам, что мы всегда должны заботиться о своих интересах. Все мы отказались быть дураками, отказались быть марионетками в руках вышестоящих людей. В этой стране нам повезло. Большая часть наших детей нашла себе лучшую долю. У некоторых из вас сыновья стали профессорами, учеными, музыкантами, и счастье улыбается им в жизни. Возможно, ваши внуки станут еще более уважаемыми людьми. Никому из присутствующих здесь не хочется, чтобы их дети пошли за отцами, это слишком тяжелая жизнь. Они могут стать такими же, как все, и мы помогаем им занять надежное положение в обществе. Я надеюсь, что дети моих внуков станут (кто знает?) Губернаторами, президентом — в Америке все возможно. Но и мы должны шагать в ногу со временем. Прошло время пистолетов и убийств. Мы должны обладать хитростью бизнесменов, — в этом больше денег и это лучше для наших детей… Поэтому я отказываюсь от мести. Клянусь, что пока я руковожу делами семейства, мы пальцем не тронем ни одного из присутствующих здесь без оправданного повода или явной провокации с их стороны. Во имя общих интересов я готов пожертвовать своими собственными. Даю честное слово, а вы знаете, что я никогда в жизни не обманывал… Но имеется у меня одна особая проблема. Моего младшего сына обвинили в убийстве Солоццо и офицера полиции, и ему пришлось бежать. Я должен возвратить его домой и очистить от этих лживых обвинений. Это мое личное дело, и я позабочусь о всех необходимых процедурах. Возможно, мне придется разыскать настоящих убийц, возможно — убедить власти, что мой сын невиновен. Может быть, лжесвидетели возьмут назад свои показания. Но я повторяю, это мое дело и я постараюсь вернуть сына домой… Но я хочу кое-что добавить. Возможно, это покажется вам смешным недостатком, но я человек суеверный. Если с моим младшим сыном произойдет несчастный случай — если его случайно застрелит полицейский, или он повесится в камере, или появятся новые свидетели, утверждающие, что он убийца — мой суеверный ум заставит меня подумать, что это результат недоброжелательности некоторых из здесь присутствующих. Скажу больше. Если моего сына убьет молнией, я обвиню в этом некоторых из вас. Если его самолет упадет в море, корабль окажется на дне океана, если он схватит смертельную лихорадку или его автомобиль столкнется с поездом, мой суеверный мозг обвинит в этом некоторых из вас. Господа, это недоброжелательство, или, если вам будет угодно — невезение, я простить не смогу никогда. Но кроме этого ничто не заставит меня нарушить наш мирный договор. Разве мы не лучше этих пушек, которые в одном нашем поколении убили миллионы людей?