Последний герой - Гладкий Виталий Дмитриевич

Последней каплей яда, упавшего в незримую чашу, которую ему предстояло выпить, было поспешное бегство от острова туристического судна. Малеванный сразу понял, почему капитан так резко воспрепятствовал намерениям иноземных туристов снять с острова «новых робинзонов». Дело было вовсе не в том, что остров – это частное владение.

Проблема заключалась совсем в ином. В бинокль вор успел разглядеть и лица других моряков. Малайцы были напуганы.

А кое-кто из них даже делал недвусмысленные жесты в сторону острова, которые истолковываются во многих религиях и в разных странах практически одинаково – так отгоняют нечистую силу.

На острове что-то было. Что-то очень опасное и злобное, готовое уничтожить любого чужака.

Малеванный долго не признавался даже самому себе, что временами его охватывает первобытная жуть. Так в темное время суток чувствовал себя древний человек, влачивший жалкое существование среди многих опасностей без огня и надежной крыши над головой. Это чувство прошло через века и тысячелетия, трансформировавшись в интуицию.

А Малеванного интуиция подводила редко…

Люсик проводил своего старшего компаньона недоверчивым взглядом и начал жадно доедать остатки ухи. В последнее время у него проснулся зверский аппетит. Он все время что-то жевал, чаще всего фрукты; чего-чего, а этого добра на острове хватало.

Спокойствие Малеванного было очень подозрительным. Люсик это понимал. Он уже достаточно хорошо изучил наглую и взрывную натуру своего компаньона, а потому не ждал от него ничего хорошего.

Конечно, конфликт можно было задушить, что называется, в зародыше. Стоило лишь отдать пистолет – и все вернулось бы на круги своя.

Но Люсик при всем том был человеком отнюдь не глупым. Слабохарактерным – да, но только не тупицей. Он понимал, что прежних доверительных отношений между ним и вором уже не будет. А понимая это, мучился раздвоением личности.

Одна его часть пыталась спрятаться в кусты и отдаться воле рока, а другая, ощетинившись, готова была драться до последнего. И даже не за жизнь вообще, а за право чувствовать себя личностью, которой никто не смеет помыкать, как ему заблагорассудится.

А если учесть еще и маленькую толику злобного сумасшествия, разбавившую сатанинскую смесь, которая плескалась в душе Люсика, то можно было понять, какие мысли стали обуревать его голову, когда, наконец, наступило ночное время.

И вор, и Люсик, каждый в своем углу (чтобы держаться подальше друг от друга), спали урывками. Это было мучительно. Стоило кому-нибудь из них пошевелиться, как другой тут же открывал глаза, готовый драться не на жизнь, а на смерть. К утру напряжение достигло предела…

Глава 47

Утром Фиалка с горестным унынием молвила:

– У него жар. Если бы у нас был аспирин…

– А еще лучше положить его в больницу, где есть врачи и куча всяких лекарств, – со злостью сказал Гараня. – Жар при ранении – дело само собой разумеющееся. Будем надеяться, что у Петра организм крепкий и закаленный невзгодами.

– Будем… – хмуро согласилась девушка.

Но было видно, что она не очень надеется на жизненные силы, питающие тощее и костистое, как пересохшая тарань, тело Самуся.

Бомжу и впрямь было очень плохо. Временами он погружался в беспамятство и тогда нес разную чепуху. А когда к нему возвращалось сознание, Самусь жалобно шептал Фиалке:

– Вишь, как оно получается… Думал так, а вышло эдак. Помру я… А так хотелось пожить еще не много. Ну самую малость. Здесь, на острове…И что бы кругом никого. Один… Да, видать, не судьба…

– Петрусь, ты не помрешь! – горячо убеждала Фиалка бомжа. – Федя говорит, что скоро пойдешь на поправку.

– Добрая ты душа…

Воспаленные глаза бомжа увлажнились, и девушка, чтобы не разрыдаться прямо возле его постели, поторопилась покинуть дупло – жилище Самуся. Усевшись на толстой ветке, она наконец дала волю слезам.

Вверху раздался шорох, и на ветку спрыгнула крохотная обезьянка. Это был детеныш. Он доверчиво забрался Фиалке на колени и торопливо начал что-то рассказывать ей на своем обезьяньем языке.

От удивления и умиления слезы у Фиалки высохли вмиг. Но не успела она приласкать малютку, как волосатая лапа обезьяны-мамаши, высунувшись из густой листвы, схватила шалуна за шкирку и утащила обратно.