ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ - Джордж Элизабет

Не было кого-то еще. Пичли не был кем-то еще. И даже если бы Азофф не сказал: «Завтра с курьером ты получишь мой последний счет», он и сам положил бы конец их сотрудничеству. Неважно, что до сих пор он успешно справлялся с лабиринтом финансовых махинаций Азоффа. В Сити найдется еще не один ловкий финансист, который сможет двигать средства Азоффа быстрее, чем их отследит налоговая инспекция.

Поэтому он сказал: «Хорошо, Лу» — и даже не стал делать вид, будто хочет уговорить адвоката продолжать работать вместе. В принципе, бедняга имел полное право сердиться. Его самолюбие и профессиональная гордость уже второй раз получали серьезный удар.

Пичли наблюдал за тем, как Азофф наматывает на шею шарф и картинным жестом забрасывает конец за плечо — финальный аккорд пьесы, которая тянулась слишком долго. Адвокат удалился с оскорбленным видом, и Пичли вздохнул. Он мог бы сказать Азоффу, что мысль об отказе от его адвокатских услуг не только приходила ему в голову, но и твердо укоренилась в его мозгу еще посреди разговора со старшим инспектором Личем. Однако Пичли решил предоставить Азоффу возможность сохранить лицо, выйдя из игры первым. Драматический разрыв отношений на улице был слабой компенсацией за унижение, которое адвокату пришлось пережить из-за сокрытия его клиентом некоторых фактов своего прошлого. Но ничего большего Пичли сейчас предложить не мог, так что, позволив адвокату играть отведенную ему роль, он склонил голову и выслушал брызжущего слюной Азоффа, а также посмотрел сцену с наматыванием шарфа.

— Я свяжу тебя с одним человеком, который сможет присмотреть за твоими деньгами, — сказал он адвокату.

— Да уж, постарайся, — огрызнулся Азофф.

Сам же он аналогичного предложения не сделал — не порекомендовал другого адвоката, согласного работать на клиента втемную. Но Пичли и не ожидал этого. Он вообще уже ничего не ожидал.

Так было не всегда. Например, тогда, двадцать лет назад, у него были если не ожидания, то, по крайней мере, мечты. После долгих занятий английским и разговоров по душам на верхнем этаже дома Катя быстрым, горячим, жизнерадостным шепотом рассказывала ему о своих мечтах, то и дело поглядывая на динамик, выведенный из детской: не заворочается ли, не заплачет ли ребенок, не потребуется ли Соне ее Катя, и Катя в ту же секунду прибежит к ней. Она говорила:

— Есть такие школы для модной одежды. Там учат рисовать, что носить. Ты понимаешь? И ты видишь, как я умею рисовать одежду, да? Там я хочу учиться, когда денег хватает. Откуда я приехала, Джеймс, одежда… О, я не могу рассказать, но ваши цвета, ваши цвета… И видишь этот шарф, который я купила? Это секонд-хенд, Джеймс. Этот шарф кто-то отдал!

Она доставала шарф и кружилась с ним, как восточная танцовщица, а потом кусок старого шелка, потрепанный и застиранный, превращался в накидку, в пояс, в сумку на кулиске, в шляпу. Два таких шарфа — и у нее появлялась блузка. Пять — и готова пестрая юбка.

— Вот что я хочу делать, — говорила она, блестя глазами, и бархатисто-молочная кожа окрашивалась на щеках румянцем.

Весь Лондон носил черное, но только не Катя. Катя была радугой, праздником жизни.

Из-за этих разговоров вдвоем он тоже начал мечтать. Не строить планы, как это делала Катя, не говорить о них вслух, а рисовать в уме нечто легкое и неуловимое. Его мечты были как перышко, которое, если его слишком сильно сжать или запачкать, больше не будет пригодно для полета.

Торопиться не стоит, рассуждал он. Они оба еще молоды. Ей предстоит учеба, а ему нужно завоевать твердое положение в Сити, прежде чем принять на себя обязанности, которые накладывает брак. Но когда придет время… Да, она — именно та, кто ему нужен. Непохожесть на других, способность к изменению, жажда к знаниям, желание, нет, отчаянная готовность уйти от того, кем ты была, и стать тем, кем ты хочешь быть, — вот что он видел в Кате. В сущности, она была его двойником в женском обличье. Она еще не знала этого, и он приложил бы все усилия, чтобы никогда и не узнала, но даже в том невероятном случае, если бы ей все стало известно, она бы поняла. Таким человеком она была. «У нас у всех есть свои воздушные шары», — сказал бы он ей.

Пичли спрашивал себя: любил ли он ее? Или просто видел в ней шанс на лучшую жизнь в надежде, что ее иностранное происхождение отвлечет внимание от его прошлого? Он не знал. У него не было возможности узнать это. И по происшествии двух десятилетий он по-прежнему не знал, как бы все сложилось между ними двумя. В данный момент с определенностью он знал только одно: с него хватит.