Апокалипсис Томаса - Кунц Дин

Помповик в руках Волфлоу обеспокоил меня ничуть не меньше, чем встреча с двуногими свиньями, но он не угрожал мне помповиком, хотя у меня и возникло ощущение, что будет. Вместо этого он спросил:

— Каким образом она это делает? И зачем она это делает? Я всегда говорю с ней с ясными намерениями, и она всегда отвечает очень вежливо, а в итоге я оказываюсь в полном недоумении, то ли забыв, то ли отказавшись от моих намерений.

Он, разумеется, говорил об Аннамарии.

— Да, сэр, я вам сочувствую. Но у меня всегда есть ощущение, что все, сказанное ею, правда, и со временем я пойму, о чем речь. Может, не завтра, может, не в следующем месяце, может, даже не в следующем году, но пойму.

— Она благородна, как Грейс Келли, но Грейс еще была и красавицей. Ты так молод, что, наверное, и не слышал о Грейс Келли.

— Она была актрисой. «В случае убийства набирайте „М“», «Окно во двор», «Поймать вора». Она вышла замуж за князя Монако.

— А ты не такой пустомеля, как думают некоторые.

Так он говорил со мной — да и со всеми, — когда Аннамария его не слышала.

— Благодарю вас, сэр.

По ходу разговора он подозрительно оглядывал эвкалиптовую рощу. Свет и тени действительно могли замаскировать любого, кто попытался бы приблизиться к нам, шныряя между деревьями.

— Я пришел сказать ей, что вы двое должны уехать. Сегодня. В течение часа. Тотчас. Знаешь, что она мне ответила?

— Я уверен, что-то запоминающееся.

Его серые глаза могли превращаться в клинки из нержавеющей стали, без труда рубящие кость.

— По ее словам, то, что мне хочется увидеть, не случится, если вы двое уйдете прямо сейчас, но вы уйдете завтра ранним утром, когда будет достигнута цель, ради реализации которой я позвал вас сюда.

— Да, в этом она вся.

— Ни один мой гость не отказывался уехать, если я просил его об этом, — от злости его лоб пошел морщинами, а когда он наклонился ко мне, луч света, пробившийся сквозь листву эвкалиптов, еще больше заострил его стальной взгляд. Голос зловеще звенел, он и не пытался скрыть угрозу. — Если вы считаете себя вправе объявлять хозяину дома, когда уйдете, возможно, уйти вам не удастся вовсе.

Он определенно не боялся того, что мы до скончания веков поселимся в гостевом домике. Его слова обещали урну и нишу в мавзолее.

Я никак не ожидал услышать от него такое. В Везувии нарастало давление.

— Да за кого она себя принимает?! — возмущенно произнес он.

— Вы не спросили ее, сэр? — я позволил себе ответить вопросом на вопрос, потому что ее ответ интересовал и меня.

Стальной блеск ушел из глаз, угроза — из голоса, он вновь оглядел растущие вокруг эвкалипты, уже не боясь, что к нам приближается стая мутантов-свиней. Просто не мог вспомнить, как он здесь оказался.

— Нет. Она проделала этот фокус с цветком, словно иллюзионист в Вегасе или что-то такое, — похоже, он до сих пор не мог очухаться, испытав на себе ее магию. — Ты видел, как проделывает она этот фокус с цветком?

И продолжил, прежде чем я успел ответить:

— Внезапно я услышал, как говорю ей, что она, разумеется, может остаться, вы двое можете оставаться, сколько пожелаете, если она того хочет. Я сказал, что тревожусь исключительно о вашем благополучии, вы понимаете, раз уж по моему поместью бродит кугуар. И я извинился за проявленную бестактность. Думаю, я даже поцеловал ей руку. Я никогда в жизни не целовал женщине руку. С какой стати мне целовать женщине руку?

Он глубоко вдохнул, потом раздраженно выдохнул и покачал головой, словно пораженный собственным поведением.

— Тут она и говорит, что вы оба уйдете, когда случится то, что мне хочется увидеть, когда моя цель, ради реализации которой я вас сюда позвал, будет достигнута… и о какой чертовой цели она говорит?

— Вашей цели, сэр.

— Не умничай, Томас.

— У меня и в мыслях такого нет, сэр.

— Я не знаю, почему привез ее сюда. Какое-то безумие. Дурь. Я ее не хочу. Я сказал Паули, что, возможно, захочу, чтобы отделаться от него, потому что сам не знаю, как это объяснить, но я знаю, что она не в моем вкусе.

— Мистер Семпитерно такой проницательный.

— Заткнись.

— Да, сэр. Мы уйдем завтра, — пообещал я.

Теперь он, скорее, говорил сам с собой, чем обращался ко мне:

— Я ее не хочу. Она мерзкая, отвратительная, накачанная и раздувшаяся, будто корова. Нет в ней ничего такого, чтобы зажечь мужчину. Я не хочу с ней ничего делать и никогда не захочу.

— Мы уйдем завтра, — повторил я.

Он вновь обратил на меня внимание, и его маленький рот негодующе изогнулся, словно я в его представлении напоминал то самое, что прилипает к подошве, а потому говорить со мной ниже его достоинства.

— Ты сказал Генри Лоулэму, что встретил человека, который называет себя Кенни. Никто не видел его долгие годы. Ты сказал шефу Шилшому, что видел бурых медведей с красными глазами.

— Может, не бурых медведей, сэр. Может, что-то другое.

Он вновь оглядел рощу. Даже с каменным, но красивым лицом и стальными глазами он не выглядел таким сильным, как раньше, потому что чуть задрожали губы.

— Ты видел их при свете дня?

— Нет, сэр, — солгал я.

— Ночь — это одно, день — совсем другая история, — его взгляд вернулся ко мне. — Ты всегда расспрашиваешь людей, Томас, стараешься выудить у них информацию, расспрашиваешь и расспрашиваешь?

— Я просто любопытный, сэр. Всегда был таким.

— Заткнись.

— Да, сэр.

— Здесь тебя ничего не касается. Слышишь меня, Томас?

— Да, сэр. Извините. Я злоупотребил вашим гостеприимством.

Угрюмость его лица впечатляла даже сильнее стального взгляда.

— Ты шутишь?

— Нет, сэр. Насколько мне известно, если уж я шучу, собеседнику обычно не удается удержаться от смеха.

— Если я говорю — заткнись, значит, я хочу, чтобы ты заткнулся. Заткнись.

— Да, сэр.

— До вашего завтрашнего ухода оставайтесь в гостевой башне.

Приняв во внимание помповик, я кивнул.

Заметив, что я смотрю на помповик, Волфлоу вдруг понял, что должен объяснить, откуда он взялся.

— Я подумал, что захочу пострелять по тарелочкам.

Протиснувшись мимо меня, он зашагал по выложенной каменными плитами тропинке, а я шагнул к двери башни.

— И вот что еще.

Повернувшись к нему, я порадовался, увидев, что помповик лежит на сгибе руки и по-прежнему направлен в землю.

— В твоих комнатах телефонов нет, но у тебя наверняка есть мобильник. Я хочу, чтобы ты понимал: здесь нет ничего, что могло бы заинтересовать полицию. Ты понимаешь?

Я кивнул. Мобильника у меня нет, потому что у меня никогда не возникало желания играть в видеоигры, бродить по Сети или обмениваться фотоснимками обнаженной натуры с конгрессменом.

— У меня отличные связи с местными властями, — продолжил Волфлоу. — Получше, чем у тебя с твоим крантиком. Среди копов есть люди, которые раньше работали здесь охранниками. Я многое для них сделал. Я сделал для них больше, чем ты сможешь себе представить, и могу гарантировать, что им не понравится никчемный бродяга, льющий на меня грязь. Это ясно?

Я кивнул.

— Ты вдруг онемел или как?

— Я понимаю, сэр. Насчет копов. Оставаться в башне, запереть дверь, запереть окна, задернуть шторы, не звонить копам и даже в пожарную команду, если что-то здесь вспыхнет, ждать до утра, а потом, с восходом солнца, направиться к выездным воротам.

Он злобно смотрел на меня, его девичий рот изогнулся в презрительной ухмылке, и я решил, что скоро он уже не будет чувствовать себя не в своей тарелке, называя меня Оддом вместо Томаса, потому что он выплюнул:

— Ты действительно идиот.

— Да, сэр. Я передам Аннамарии ваши слова.

Мы смотрели друг на друга, он — зло, я — с любопытством, пока он не прервал затянувшуюся паузу:

— Слушай… я бы предпочел, чтобы ты этого не делал.

— Не делал что?

— Я бы предпочел, чтобы ты не передавал ей мои слова. Я не знаю, что со мной. Может, это безумие. Она гипнотизирует меня или что? Почему меня должно волновать, скажешь ты ей или нет, что я обозвал тебя идиотом?

— Тогда я ей скажу.

— Не надо, — тут же возразил он. — Мне все равно, что она обо мне думает, она для меня никто, она интересует меня, как пончик без сахарной пудры. Я не хочу иметь ничего общего с такой женщиной, но я бы предпочел, чтобы ты не говорил ей, что я обозвал тебя идиотом.

— Она так странно воздействует на людей.

— Более чем странно.

— Я ей не скажу.

— Спасибо тебе.

— Всегда рад услужить.

Я наблюдал, как он идет среди эвкалиптов, а потом по залитой солнцем лужайке к особняку. Даже на открытой местности, где никто не мог подкрасться к нему, Волфлоу нервно поглядывал направо и налево, то и дело оборачивался. Вероятно, остерегался нападения кугуара, прислушивался к крику гагары, опасался, что внезапно может оказаться лицом к лицу с Бармаглотом, сверкающим огненными глазами, и злопастным Брандашмыгом.