Брат Томас - Кунц Дин

— Все, вы говорите. Тогда вы понимаете, что сие означает.

— По крайней мере, на субатомном уровне человек может частично менять реальность, — ответил я.

Романович бросил на меня взгляд, который я бы с радостью запечатлел на фотографии.

— Но какое отношение это имеет к пирогу? — спросил я.

— Квантовая теория учит нас, мистер Томас, что каждая точка пространства связана с любой другой точкой, независимо от расстояния между ними. Каким-то таинственным образом любая точка на планете в далекой галактике так же близка ко мне, как вы.

— Вы уж извините, но я не чувствую, что близок к вам, сэр.

— Вышесказанное означает, что информация, неодушевленные предметы и даже люди теоретически могут мгновенно перемещаться между этим монастырем и Нью-Йорком, даже между этим монастырем и той планетой в другой галактике.

— А как насчет этого монастыря и Индианаполиса?

— Та же история.

— Bay!

— К сожалению, мы еще не понимаем в достаточной степени квантовую структуру реальности, вот и не можем реализовать на практике эти чудеса.

— Многие из нас не понимают, как программировать видеомагнитофон, поэтому нам еще долго не попасть в другую галактику.

Он покончил со вторым пирогом.

— Квантовая теория дает нам основания верить, что на каком-то глубинном уровне любая точка Вселенной каким-то невероятным образом представляет собой одну и ту же точку. У вас капелька майонеза в уголке рта.

Я нашел капельку пальцем. Облизнул палец.

— Благодарю вас, сэр.

— Взаимосвязь каждой точки Вселенной настолько полная, что огромная стая птиц, поднявшаяся с болота в Испании, вызовет крыльями колебания воздуха, которые отразятся на погоде в Лос-Анджелесе. И да, мистер Томас, в Индианаполисе тоже.

Я вздохнул.

— Все равно не могу понять, какое отношение имеет все это к пирогу.

— Я тоже не могу, — ответил Романович. — Все это должно иметь отношение не к пирогу, а к нам с вами.

Последнее заявление русского меня удивило. А когда я взглянул в его совершенно непроницаемые глаза, то почувствовал, что они разлагают меня на субатомном уровне.

Озабоченный тем, что еда могла остаться и на втором уголке рта, я протер его пальцем, но не нашел ни майонеза, ни горчицы.

— Я опять ничего не понимаю, — признался я.

— Вас привел сюда Бог, мистер Томас?

Я пожал плечами.

— Он не удерживал меня от прихода сюда.

— Я уверен, что вас привел сюда Бог, — высказал свое мнение Романович. — И меня это очень интересует. Бог привел вас сюда или нет?

— Я практически уверен, что Сатана меня сюда не приводил, — заверил я его. — За рулем автомобиля, на котором я приехал, сидел мой давний друг, и рогов у него нет.

Я поднялся с табуретки, перегнулся через пироги, взял книгу, которую русский принес из библиотеки.

— Книга не о ядах и знаменитых отравителях, — указал я.

Но название книги тоже не радовало: «Холодное оружие убийцы: роль кинжалов, ножей и стилетов в смерти королей и священников».

— Я интересуюсь историей, — объяснил Романович.

Цвет переплета совпадал с цветом переплета книги, которую он держал в руках в библиотеке. Я не сомневался, что это та самая книга.

— Хотите кусок пирога? — предложил он.

Я положил книгу на стол.

— Может быть, позже.

— Позже может и не остаться. Всем нравится мой пирог с апельсиново-миндальной начинкой.

— У меня колики от миндаля, — заявил я и дал себе зарок сообщить об инциденте с книгой сестре Анжеле, доказать ей, что русский, как бы она ему ни доверяла, такой же лжец, как и любой другой.

Я отнес пустые стакан и тарелку к раковине и начал их мыть.

Тут же рядом, словно джинн из арабской лампы, возникла сестра Реджина-Мария.

— Я их помою, Одди.

— Мистер Романович испек много пирогов на ленч, — сказал я, когда она атаковала тарелку намыленной губкой.

— Пироги к обеду, — поправила она меня. — И они так хорошо пахнут, что просто нет сил удержаться и не попробовать кусочек.

— Он не похож на человека, который любит проводить свободное время на кухне.

— Может, для тебя и не похож, — согласилась сестра Реджина-Мария, — но печь он любит. И к выпечке у него талант.

— То есть вы уже пробовали его десерты.

— Много раз. И ты тоже.

— Не может быть.

— Лимонный торт с кокосовой глазурью на прошлой неделе. Его испек мистер Романович. А неделей раньше — пирог из кукурузной муки с миндалем и фисташками.

Я кивнул:

— Точно. Помню. Пальчики оближешь.

Внезапно в старом аббатстве забили колокола, словно Родион Романович инициировал этот грохот, чтобы посмеяться над моей доверчивостью.

В новом аббатстве колокола звонили на многих службах, но здесь — редко, а в такой час — никогда.

Нахмурившись, сестра Реджина-Мария вскинула глаза к потолку, потом перевела взгляд в сторону церкви монастыря и колокольни.

— Ох. Ты думаешь, вернулся брат Константин?

Брат Константин, покончивший с собой монах, упрямо цеплялся за этот мир.

— Извините, сестра, — и я поспешил из кухни, сунув руку в карман джинсов за универсальным ключом.

После завершения строительства нового аббатства церковь старого не опустела. Дважды в день священник приходил сюда, чтобы отслужить мессу; половина сестер посещала первую службу, половина — вторую.

Брат Константин практически всегда появлялся в новом аббатстве и новой церкви и дважды появлялся, пусть и без колокольного перезвона, в школе. Он повесился в новой колокольне, и если его беспокойная душа поднимала шум, так исключительно там.

Помня о совете, который я дал сестре Анжеле, я не стал выходить под открытое небо, а коридором первого этажа прошел в бывшее крыло послушников и попал в ризницу через заднюю дверь.

Даже на кухне колокола били громко, а уж в церкви, куда я вышел через ризницу, громкость их возросла раза в два. Сводчатые потолки буквально вибрировали. Звуки эти не напоминали ни торжественный перезвон на Рождество, ни радостный, раздающийся после венчания. Это были злобные удары медных языков, набегающие друг на друга.

В сером свете, который во время бурана с трудом проникал сквозь цветные витражи, я миновал ворота алтаря и поспешил по центральному проходу нефа, чуть скользя по каменному полу в носках.

Моя торопливость не означала, что мне не терпелось вновь увидеться с душой брата Константина. Удовольствие это было маленькое.

Поскольку он расшумелся в старом аббатстве, а не в колокольне, где покончил с собой, его появление здесь могло иметь какое-то отношение к опасности, которая нависла над детьми, находящимися в школе Святого Варфоломея. Пока я практически ничего не узнал о надвигающейся беде и надеялся, что брат Константин даст мне хоть какой-то намек.

В нартексе я включил свет, повернул направо и подошел к двери, которая вела на колокольню. Ее держали запертой на случай, если кто-то из самых подвижных детей ускользнет от монахинь и доберется сюда. А поднявшись на колокольню, ребенок мог или упасть со звонницы, или свалиться вниз по лестнице.

Поворачивая ключ в замке, я сказал себе, что роковое падение грозит мне точно так же, как и любому ребенку. Я не боюсь смерти (и воссоединения со Сторми, то ли на Небесах, то ли в неведомом мире, где, по ее словам, нам предстояла «служба»), но готов умереть лишь после того, как будет определена и нейтрализована угроза детям.

Если бы я потерпел неудачу и на этот раз, если бы одни спаслись, но другие умерли, как это произошло в торговом центре во время стрельбы, я бы больше не нашел места, где мог бы укрыться от мирской суеты. Где еще я мог рассчитывать на тишину и покой, как не в горном монастыре? И вы уже знаете, до какой степени не оправдались мои надежды.

Спиральная лестница колокольни не отапливалась. Резиновые коврики, которые лежали на каждой ступеньке, холодили подошвы, но, по крайней мере, носки с них не соскальзывали.

На лестнице звон колоколов просто оглушал, рвал барабанные перепонки, как раскаты грома. Поднимаясь, я скользил рукой по стене, и штукатурка гудела под ладонью.

К тому времени, когда я добрался до звонницы, зубы вибрировали, как тридцать два камертона. Волосы в носу стояли торчком и щекотались, уши болели. Я чувствовал, что удары языков о колокола отзываются в моих костях.

Наверное, такой грохот хорошо знали ценители хард-рока, приходящие на концерты: звук обрушивался на тебя оглушающими лавинами.

В звоннице властвовал мороз.

Я видел перед собой не поворотную балку с тремя колоколами, как в новом аббатстве. Здесь колокольня была шире, а звонница — просторнее, чем у здания, стоявшего выше по склону. В прежнее время монахи получали больше удовольствия от перезвона колоколов, поэтому их было пять, располагались они на двух уровнях, да и размеры впечатляли.