Брат Томас - Кунц Дин

Бу и я прошли две сотни футов, когда еще один тоннель ушел вправо. Этот чуть поднимался и заворачивал, скрываясь из виду.

Четыре дополнительные трубы из поливинилхлорида висели под потолком бокового коридора. Они огибали угол и, параллельно первому набору труб, тянулись к градирне.

Этот коридор, должно быть, брал начало в новом аббатстве.

Вместо того чтобы привозить братьев в школу на вездеходах, рискуя по пути подвергнуться нападению неизвестно чего, мы могли доставить их сюда более безопасным маршрутом.

А потому возникала необходимость обследовать этот коридор, пусть и не сию минуту.

Бу продолжил путь к градирне. Хотя пес не смог бы мне помочь, если бы крадущееся следом существо напало на меня, в его компании мне было легче, и я поспешил за ним.

Существо это, которое я видел мысленным взором, было о трех шеях, но почему-то только с двумя головами. Тело было человеческое, а головы — койотов. И оно хотело насадить мою голову на среднюю шею.

Мой шапочный знакомый из Пико-Мундо, индеец-панаминт, который называет себя Томми Клаудуокером, рассказывал мне о встрече с таким вот трехголовым существом.

Томми отправился в туристический поход в пустыню Мохаве, ехал на попутках, ночевал под открытым небом. Для похода он избрал тот период времени, когда зимнее грязно-серебряное солнце, Древняя Матерь, только превращается в весеннее золотистое солнце, Молодую Невесту, прежде чем стать летним яростным платиновым солнцем, Уродливой Женой, и еще не выжигает пустыню так жестоко, что приходится выжимать из песка яд скорпионов и пчел в отчаянных попытках найти тень и каплю воды.

Возможно, сезонные названия нашего светила Томми почерпнул из легенд своего племени. Возможно, они — плод его фантазии. Не могу сказать, то ли Томми выдумал эту историю полностью, от начала и до конца, то ли искусно соединил быль с небылью.

Посреди лба Томми вытатуировано стилизованное изображение ястреба в два дюйма шириной и один — высотой. Томми утверждает, что этот ястреб — родимое пятно.

Грузовик Боуин, одноногий бывший байкер и татуировщик, который живет в ржавом трейлере на окраине Пико-Мундо, говорит, что вытатуировал ястреба на лбу Томми двадцать пять лет тому назад за пятьдесят баксов.

Грузовик по большей части не врет. Но такая проблема существует. В частности, Грузовик заявляет, что пять последних президентов США приезжали к его трейлеру под покровом ночи, чтобы сделать татуировку. Я мог бы поверить в одного или двух, но чтобы все пятеро? Увольте.

Так или иначе, той весной Томми сидел в пустыне Мохаве под ночным небом, с которого ему подмигивали Мудрые Глаза Древних, когда с другой стороны его костра появилось трехголовое существо.

Человеческая голова не произнесла ни слова, но головы койотов говорили на английском. Обсуждали друг с другом, лучше ли голова Томми той, что сидела на средней шее.

Первому Койоту голова Томми нравилась, особенно гордый нос. Второй Койот сомневался: сказал, что нос Томми «более итальянский, чем у итальянца».

Будучи отчасти шаманом, Томми понял, что это существо — Ловкач, дух из многих индейских легенд, пусть и явившийся ему в столь необычном облике. Он достал из пачки три сигареты и предложил существу в качестве жертвоприношения. Дух их взял.

Каждая голова в молчании выкурила по сигарете. А потом, бросив окурки в костер, существо удалилось, оставив голову Томми у него на плечах.

У истории Томми источник один — пейота.[27]

Однако на следующий день, продолжив путь, Томми наткнулся на обезглавленный труп еще одного туриста. Из водительского удостоверения, найденного на теле, узнал имя и фамилию несчастного: Кертис Хобарт.

Неподалеку валялась и отрезанная голова, та самая, которую он видел на средней шее между головами койотов. Она определенно не принадлежала Кертису Хобарту, запечатленному на фотографии водительского удостоверения.

По спутниковому телефону Томми Клаудуокер связался с шерифом. Мерцая, как миражи в весенней жаре, копы прибыли и по земле, и вертолетом.

Позже судебно-медицинский эксперт определил, что голова и тело принадлежат разным людям. Голову Кертиса Хобарта так и не нашли, как и тело, от которого отрезали голову, брошенную на песок неподалеку от трупа Кертиса Хобарта.

Спеша следом за Бу по подземному коридору, ведущему к градирне, я не знал, почему эта невероятная история Томми вдруг выскочила из трясины памяти. Вроде бы она не имела никакого отношения к сложившейся ситуации.

Но я понимал, что позже все станет ясно. Даже в тех случаях, когда я туп, как моховик, угодивший под грузовик, мое подсознание трудится внеурочно, не жалея ни времени, ни сил, чтобы уберечь меня от беды.

Бу прошел в градирню, и я, отперев дверь универсальным ключом, последовал за ним в это помещение, освещенное флуоресцентными лампами.

Мы стояли на полу высокого сооружения. Выглядело оно как декорации эпизода фильма с Джеймсом Бондом, в котором тот преследовал злодея со стальными зубами и в двуствольной, двенадцатого калибра, шляпе.

Над нами поднимались две тридцатифутовые металлические башни. Их связывали горизонтальные трубопроводы, доступ к которым на разных уровнях обеспечивался выкрашенными в красный цвет мостиками. Внутри башен, а может, и в каких-то трубопроводах что-то шумно поворачивалось, возможно, лопасти большущих вентиляторов. Шипел куда-то засасываемый воздух.

Вдоль стен выстроились штук сорок больших серых ящиков, похожих на ранцы для ленча, только на каждом крепился рычаг, который мог занимать одно из двух положений: «ВКЛЮЧЕНО» и «ВЫКЛЮЧЕНО» (так значилось на табличках). Над табличками «ВКЛЮЧЕНО» (все рычаги находились в этом положении) горели зеленые лампочки. Над табличками «ВЫКЛЮЧЕНО» не горели красные.

Зеленые лампочки определенно говорили о том, что вся система работает нормально.

Среди всех этих машин наверняка хватало укромных уголков, и их шум маскировал любые звуки, которые мог издавать изготовившийся к нападению враг, но я счел, что зеленые лампочки — добрый знак.

Будь я на борту «Титаника», то стоял бы на покачивающейся палубе, смотрел на падающую звезду и загадывал желание: «Хочу на Рождество плюшевого медвежонка», даже если оркестр играл бы «Все ближе ты к Богу».

И хотя в этой жизни я лишился самого дорогого, у меня есть причина оставаться оптимистом. После тех передряг, через которые мне довелось пройти, я мог лишиться одной ноги, трех пальцев, одной ягодицы, большинства зубов, уха, селезенки и чувства юмора. Но все вышеперечисленное по-прежнему при мне.

Бу и психический магнетизм привели меня сюда, и, обходя большое помещение по кругу, я обнаружил источник притяжения.

Между двумя большими ящиками, на пустом участке стены, висел брат Тимоти.

Обутые ступни брата Тимоти отделяли от пола восемнадцать дюймов. В трех футах над его макушкой в бетонную стену по дуге, равной половине окружности, вбили тринадцать необычных белых штырей. От этих штырей вниз тянулись белые волокнистые ленты, напоминающие полоски материи шириной в дюйм. На этих лентах и подвесили брата Тимоти.

Одна из тринадцати лент заканчивалась в его спутанных волосах. Еще две — в капюшоне, который, скатанный, охватывал шею, как воротник. Оставшиеся десять уходили в маленькие отверстия, проделанные в его рясе на плечах, в рукавах, по бокам.

Каким образом ленты крепились к телу, оставалось загадкой, потому что самих мест крепления я не видел.

С наклоненной вперед головой, с раскинутыми в стороны и чуть вверх руками, брат Тимоти висел в классической позе распятого Христа.

Хотя ни одной раны я не видел, в том, что монах мертв, сомнений быть не могло. Известный тем, что краснел, как никто другой, теперь лицом брат Тимоти был белее белого, а под глазами серели мешки. Обвисшие лицевые мышцы не выражали никаких эмоций, их оттягивала вниз только сила тяжести.

Тем не менее все индикаторные лампы на ящиках-переключателях (или как там они назывались) горели зеленым, поэтому с оптимизмом, граничащим с безумием, я обратился к монаху: «Брат Тимоти» — и поморщился. Очень уж тихо и пискляво прозвучали эти слова.

Машинный гул полностью заглушал дыхание трехголового чудовища у меня за спиной, но я упорно отказывался повернуться и встретить его лицом к лицу. Иррациональный страх. Ничего и никого у меня за спиной не было. Никаких индейских духов о трех головах, двух — койотов и одной человеческой, никакой моей матери с ее любимым пистолетом.

Возвысив голос, я повторил:

— Брат Тимоти?

Хотя и гладкая, кожа его более всего напоминала пыль, в которой не осталось даже капли жидкости, словно у брата Тимоти не просто отняли жизнь, но и выпили из него все, что можно было выпить.