Брат Томас - Кунц Дин

Когда же черные души-призраки разбежались по комнатам, первым заговорил я:

— Мэм, надеюсь, вы сможете нам помочь. Что вы знаете об отце Джейкоба из комнаты четырнадцать?

— Его отце? Ничего.

— Я думал, у вас есть данные о родителях детей.

— Есть. Но мать Джейкоба не выходила замуж.

— Дженни Кальвино. Так это ее девичья, не по мужу, фамилия?

— Да. До смерти от рака она устроила Джейкоба в интернат при другой церкви.

— Двенадцать лет тому назад.

— Да. У нее не было родственников, которые могли бы его взять, и на всех бланках, где требовалось заполнить графу «Отец», она, как ни печально это говорить, написала: «Неизвестен».

— Я никогда не встречался с этой женщиной, но, судя по той малости, что мне о ней рассказали, не могу поверить, что она была настолько беспутна, чтобы не знать, кто отец ее ребенка.

— Это мир печали, Одди, потому что мы делаем его таковым.

— Я кое-что узнал и о Джейкобе. В семь лет он тяжело болел, не так ли?

Она кивнула.

— Об этом написано в его истории болезни. Не помню, чем именно, но думаю… что-то у него было с кровью. Он едва не умер.

— Из того, что рассказал Джейкоб, следует, что Дженни вызвала его отца в больницу. Теплого воссоединения семьи не получилось. Но фамилия отца… возможно, она — ключ ко всему.

— Джейкоб фамилии не знает?

— Не думаю, что мать когда-нибудь говорила ему. Однако я уверен, что мистер Романович знает.

Сестра Анжела в изумлении перевела взгляд на русского.

— Мистер Романович, вы знаете?

— Если он и знает, то вам не скажет, — добавил я. Она нахмурилась.

— Почему вы не скажете мне фамилию отца Джейкоба, мистер Романович?

— Потому что, — объяснил я, — его бизнес не делиться информацией, а собирать ее.

— Но, мистер Романович, — в очередной раз удивилась сестра Анжела, — распространение информации — фундаментальная составляющая работы библиотекаря.

— Он не библиотекарь, — не унимался я. — Он и дальше будет называть себя библиотекарем, но если вы чуть надавите, то выжмете из него гораздо больше сведений об Индианаполисе, чем хотели бы знать.

— Нет ничего плохого в обретении знаний о моем любимом Индианаполисе, — наконец разлепил губы Романович. — И, если уж на то пошло, вы тоже знаете эту фамилию.

Пребывая уже в постоянном удивлении, сестра Анжела посмотрела на меня.

— Ты знаешь фамилию отца Джейкоба, Одди?

— Он подозревает, что знает, — вставил Романович, — но не хочет поверить тому, что подозревает.

— Это правда, Одди? Почему ты не хочешь поверить?

— Потому что мистер Томас восхищается человеком, которого подозревает. Потому что, если его подозрения обоснованны, ему, возможно, придется столкнуться с силой, которую он не может себе даже представить.

— Одди, есть сила, которую ты не можешь себе даже представить?

— Ох, у меня их целый список, мэм. Дело в том, что я должен получить доказательство своей правоты. И мне нужно понять его мотив, а он для меня пока неясен. Возможно, опасно приближаться к нему, не располагая о нем всеми необходимыми сведениями.

Сестра Анжела перевела взгляд на русского.

— Конечно же, сэр, если вы можете поделиться с Одди именем и мотивом этого человека, вы это сделаете, чтобы защитить детей.

— Я, возможно, и не поверю тому, что он мне скажет, — вставил я. — У нашего друга в меховой ушанке свои задачи. И, подозреваю, ради их выполнения он никого не пожалеет.

— Мистер Романович, — в голосе матери-настоятельницы слышалось осуждение, — вы пришли сюда как простой библиотекарь, стремящийся укрепить свою веру.

— Сестра, я никогда не говорил, что все так просто, — возразил русский. — Но я — верующий, это правда. И разве можно найти человека, кому не нужно укреплять свою веру?

Какое-то время она смотрела на него, потом повернулась ко мне.

— Тот еще тип.

— Да, мэм.

— Я бы выбросила его в снег, не будь этот поступок столь нехристианским… и если бы я верила, что нам удастся вытолкать его за дверь.

— Я не верю, что нам это по силам, сестра.

— Я тоже.

— Если бы вы могли найти ребенка, который однажды был мертвым, но может говорить, — я сменил тему, — то с его помощью мне, возможно, удалось бы получить нужную информацию, не прибегая к услугам мистера Романовича.

Сестра Анжела просияла.

— С этим я к тебе и шла, до того, как мы втянулись в разговор об отце Джейкоба. У нас есть девочка, ее зовут Флосси Боденблатт…

— Не может быть! — вырвалось у Романовича.[35]

— Флосси пришлось пройти через очень и очень многое, — продолжила сестра Анжела, — но она девочка с характером и долго и упорно работала с логопедами и психологами. Теперь она говорит ясно и четко. Она была в игровой комнате, но мы привели ее наверх. Пойдемте со мной.

Девятилетняя Флосси уже год находилась в школе Святого Варфоломея. По мнению сестры Анжелы, она относилась к тем немногим, кто обладал потенциальными возможностями покинуть школу и самостоятельно жить в большом мире.

На двери висели таблички с именами «ФЛОССИ» и «ПОЛЕТТ». Флосси ждала их одна.

На половине Полетт хватало кукол, рюшек и оборочек. На кровати лежали розовые подушки, рядом стоял маленький красно-зеленый туалетный столик с зеркалом.

На половине Флосси главенствовали белые и синие тона, царила простота, украшали владения Флосси только открытки и плакаты с собаками.

Для меня фамилия Боденблатт предполагала немецкое или скандинавское[36] происхождение, но смуглая кожа, черные волосы и большие черные глаза указывали на то, что корни геральдического древа Флосси следовало искать на берегах Средиземного моря.

Я ни разу не разговаривал с девочкой, а если видел ее, то издали. Грудь у меня сжало. Я сразу понял, что все будет далеко не так просто, как я ожидал.

Когда мы пришли, Флосси сидела на ковре и пролистывала книгу с фотографиями собак.

— Дорогая, это мистер Томас, — представила меня сестра Анжела. — Он хотел с тобой поговорить.

— Привет, мистер Томас.

Я тоже сел на ковер, скрестив ноги по-турецки.

— Рад познакомиться с тобой, Флосси.

Сестра Анжела устроилась на краешке кровати Флосси, а Родион Романович, как большой медведь, встал среди кукол Полетт.

Девочка была в красных брюках и белом свитере с аппликацией, изображающей Санта-Клауса. Нежным личиком, чуть вздернутым носиком и аккуратным подбородком она могла сойти за эльфа.

Правда, веко левого глаза полностью не поднималось, а левый уголок рта оставался опущенным.

Левая скрюченная кисть больше напоминала птичью лапу. Девочка могла прижимать ею книгу к коленям, для других целей рука, пожалуй, не годилась. И страницы она переворачивала правой рукой. Теперь она вскинула глаза на меня. Взгляд у нее был прямой, полный уверенности в себе, выстраданной теми испытаниями, через которые ей пришлось пройти. Такое я уже видел, в глазах, цветом очень похожих на глаза Флосси.

— Ты любишь собак, Флосси?

— Да, но я не люблю мое имя. — Если повреждения мозга раньше и отражались на ее речи, то теперь девочка с этой проблемой справилась.

— Тебе не нравится Флосси? Это красивое имя.

— Это коровье имя, — заявила девочка.

— Да, я слышал, что коров называют Флосси.[37]

— И оно звучит, как та штуковина, которую используют при чистке зубов.[38]

— Пожалуй, ты права, хотя у меня такая ассоциация сразу не возникла. И какое ты предпочла бы имя?

— Рождество.

— Ты хочешь изменить свое имя на Рождество?

— Конечно. Все любят Рождество.

— Это точно.

— Ничего плохого не случается на Рождество. Следовательно, ничего плохого не может случиться и с тем, кого зовут Рождество, не так ли?

— Тогда давай начнем снова. Приятно с тобой познакомиться, Рождество Боденблатт.

— Я собираюсь поменять и ф-ф-фамилию.

— А на что ты хочешь поменять Боденблатт?

— На что угодно. Еще не решила. Фамилия должна подходить для работы с собаками.

— Ты хочешь стать ветеринаром, когда вырастешь?

Она кивнула.

— Может, и не получится. — Она указала на голову и добавила с ошеломляющей прямотой: — В тот день потеряла в автомобиле часть ума.

— По-моему, ты очень даже умненькая, — пролепетал я.

— Нет. Не тупая, но и недостаточно умная, чтобы стать ветеринаром. Если я сумею разработать мою руку и мою ногу и они станут л-лучше, я смогу работать с ветеринаром, знаете ли, помогать ему с собаками. Купать с-собак. Расчесывать им шерсть и все такое. Я смогу многое делать с собаками.

— Как я понимаю, ты любишь собак.

— Да, собак я люблю.