Возвращение танцмейстера - Манкелль Хеннинг

Он вылез из спального мешка. Нашел таблетки от головной боли и бутылку с водой. Посмотрел на руки – дрожат. Он положил в рот таблетку и запил водой. Потом босиком вышел из палатки и помочился. Земля была мокрой и холодной. Через сутки меня здесь не будет, подумал он. Ни этого проклятого холода, ни долгих ночей. Он снова залез в мешок и застегнул его до самого подбородка. Ему все время хотелось выпить, но он держался. Потом. Нельзя рисковать теперь, когда уже все позади.

Дождь внезапно усилился. Все так, как и должно быть, сказал он себе. Я больше пятидесяти лет ждал этого дня. Я уже почти потерял надежду найти объяснение тому, что погубило мою жизнь. И тогда случилось то, чего я меньше всего ждал. По совершенно невероятной случайности в моей жизни появился человек и объяснил, что произошло. У него в руках оказался недостающий фрагмент головоломки. Случайность, которой по законам вероятности быть не должно.

Он решил, что сразу по возвращении в Буэнос-Айрес сходит на могилу Хёлльнера и положит цветы. Без него ничего бы не было. Где-то все равно существует мистическая, может быть, божественная справедливость, и она свела его с Хёлльнером, когда тот еще был жив, и через него дала ему ответы на все вопросы. Внезапное осознание того, что случилось с ним, когда он был еще ребенком, повергло его в состояние шока. Он никогда в жизни не пил так много, как в те дни после встречи с Хёлльнером. Но потом, когда Хёлльнер умер, он заставил себя бросить пить, вернулся к своей работе и начал разрабатывать план.

Теперь все это было позади.

Под мерный шум дождя он еще раз прокрутил в памяти все, что произошло. Вначале Хёлльнер, на которого он случайно наткнулся в ресторане «Ла Кабана». С тех пор прошло уже два года. У Хёлльнера уже тогда был рак желудка, который впоследствии свел его в могилу. Филип Монтейро, одноглазый официант, спросил, не против ли он разделить столик с еще одним господином – в ресторане почти не было свободных мест. И усадил его за столик Хёлльнера.

Они тут же выяснили, что оба – эмигранты из Германии, акцент был одинаковым. Он было подумал, что Хёлльнер принадлежит к большой группе немцев, которые после войны, используя загодя организованные нацистами каналы, сбежали от возмездия после краха тысячелетнего рейха. Арон даже не назвал свое настоящее имя – Хёлльнер вполне мог оказаться одним из тех, кто приехал нелегально, по фальшивым бумагам, может быть, его даже высадили с одной из подводных лодок, сновавших у аргентинских берегов весной 1945 года. Ему могли помогать и многочисленные нацистские группы, оперировавшие в то время в Швеции, Норвегии и Дании. Или же он мог приехать позже, когда Хуан Перон открыл объятья немецким эмигрантам, не задавая никаких вопросов об их прошлом. Арон знал, что в Аргентине полно подпольных нацистов, военных преступников, живших в постоянном страхе быть разоблаченными и все же сохранивших свои убеждения, в домах у них на почетном месте по-прежнему стоял бюст Гитлера. Но Хёлльнер оказался не из таких. Он говорил о войне как о катастрофе. Он вскоре понял, что, хотя отец Хёлльнера и был высокопоставленным нацистом, сам он – обычный эмигрант, уехавший в Аргентину из разрушенной Европы в поисках лучшей жизни.

Итак, в этот вечер они сидели за одним столиком в «Ла Кабане». Арон помнил даже, что они заказали одно и то же – тушеное мясо; повар в «Ла Кабане» готовил его великолепно. После еды они пошли прогуляться по городу – им было в одну сторону, он сам шел на Авенида Коррьентес, Хёлльнер – чуть подальше. Они договорились встретиться. Хёлльнер рассказал, что он вдовец, дети его вернулись в Европу. У него долго была типография, но недавно он ее продал. Арон пригласил его в свою мастерскую по реставрации мебели. Хёлльнер поблагодарил и с тех пор завел привычку заходить по утрам в мастерскую. Хёлльнер, казалось, никогда не уставал наблюдать, как Арон медленно и тщательно меняет обивку на стульях, принадлежавших какому-нибудь аргентинскому богачу. Иногда они выходили в сад покурить и выпить кофе.

Как это часто делают старики, они сравнивали свою жизнь. И как-то раз, во время одного из таких разговоров, Хёлльнер спросил, не родственник ли он Якобу Зильберштейну из Берлина, который избежал депортаций 30-х годов и преследований в военные годы, поскольку был единственным массажистом, умеющим снимать боль в спине у Германа Геринга. Арона внезапно настигла история давно прошедших лет. Да, ответил Арон, массажист Якоб Зильберштейн был его дядей. Используя высокое покровительство, Якоб добился, чтобы не трогали и его брата Лукаса, отца Арона. Хёлльнер внимательно посмотрел на него и вдруг сказал, что он встречался с Якобом Зильберштейном, поскольку тот делал массаж также и его отцу.