Девушка, которая взрывала воздушные замки - Ларссон Стиг

Он кивнул.

— Вы изобразили это так, будто знаете, что обсуждается в канцелярии премьер-министра.

— Почему же вы ничего не сказали?

Она бегло взглянула на него и выехала на улицу Грев Турегатан.

— Правила игры. Мне не следовало там стоять. Но больше негде было припарковаться. А вы держите ситуацию вокруг себя под жестким контролем, не так ли?

— Вы сидели, разложив на переднем сиденье карту, и говорили по телефону. Я запомнил номер машины и по привычке проверил. Я проверяю все машины, на которые реагирую. Чаще всего это оказывается пустой номер. В вашем же случае я обнаружил, что вы работаете в СЭПО.

— Я следила за Мортенссоном. А потом обнаружила, что вы следите за ним с помощью Сусанн Линдер из «Милтон секьюрити».

— Арманский поручил ей документировать все, что происходит вокруг моей квартиры.

— Поскольку она исчезла в вашей парадной, Арманский, вероятно, установил в квартире какой-то вариант скрытого наблюдения.

— Верно. У нас есть прекрасная видеозапись того, как они проникают в квартиру и роются в моих бумагах. У Мортенссона был с собой портативный фотокопировальный аппарат. Вы вычислили его сообщника?

— Он интереса не представляет. Слесарь по замкам, с криминальным прошлым, которому, вероятно, платят за вскрытие вашей двери.

— Имя?

— Анонимность источника гарантируется?

— Разумеется.

— Ларс Фаульссон, сорок семь лет. Именуется Фалуном. В восьмидесятых годах был осужден за ограбление сейфа и разные другие проделки. Держит магазинчик на площади Норртулль.

— Спасибо.

— Давайте прибережем тайны до завтрашнего совещания.

Перед тем как попрощаться, они договорились о том, что Микаэль Блумквист на следующий день посетит отдел охраны конституции, чтобы начать обмен информацией. Они как раз проезжали площадь Сергельторгет, когда Микаэль задумался.

— Знаете что? Я смертельно голоден. Я обедал около двух и, когда вы меня забрали, шел домой, собираясь приготовить макароны. А вы ели?

— Некоторое время назад.

— Поедемте в какой-нибудь ресторанчик с приличной едой.

— Вся еда приличная.

Он покосился на нее.

— Я думал, вы фанатик здоровой пищи.

— Нет, я фанатик спорта. Если тренируешься, можно есть все, что угодно. В разумных пределах, разумеется.

Она затормозила на виадуке и стала обдумывать варианты. Вместо того чтобы свернуть в сторону Сёдера, она поехала прямо на остров Кунгсхольмен.

— Я плохо разбираюсь в заведениях в вашем районе, но знаю отличный боснийский ресторанчик на площади Фридхемсплан. У них потрясающие буреки.

— Звучит заманчиво, — сказал Микаэль Блумквист.

Букву за буквой, Лисбет Саландер набирала на компьютере свою объяснительную записку. В среднем она работала по пять часов в сутки, тщательно обдумывая формулировки и внимательно следя за тем, чтобы опустить детали, которые могли быть использованы против нее.

Тот факт, что она находилась под замком, оказался ей на руку. Пребывая в палате в одиночестве, она могла работать в любое время — о необходимости спрятать компьютер ее всегда предупреждали позвякивание связки ключей или звук отпираемого замка.

Когда я запирала дачу Бьюрмана, возле Сталлархольма, на мотоциклах подъехали Карл Магнус Лундин и Сонни Ниеминен. Поскольку они какое-то время безуспешно разыскивали меня по заданию Залаченко/Нидермана, они очень удивились, застав меня на даче. Магге Лундин слез с мотоцикла, заявив: «Думаю, встреча с членом лесбиянке не повредит». Они с Ниеминеном вели себя настолько угрожающе, что мне пришлось воспользоваться правом на необходимую оборону. Я покинула это место на мотоцикле Лундина, который потом оставила возле торгового центра в Эльвшё.

Лисбет перечитала абзац и одобрительно кивнула. Незачем было вдаваться в подробности и рассказывать о том, что Магге Лундин обозвал ее шлюхой, а она в ответ схватила пистолет Сонни Ниеминена и в наказание прострелила Лундину ногу. Полиция, вероятно, могла это вычислить, но доказывать, что именно так все и было, — это их забота. Она не намеревалась облегчать им работу, признаваясь в чем-то, что могло привести к тюремному заключению за нанесение тяжких телесных повреждений.

Текста уже набралось на тридцать три страницы, и работа Лисбет близилась к концу. Доказательствами своих утверждений она не утруждалась, кое-где даже откровенно их замалчивая, и лишь изредка упоминала о них уже на каком-то из следующих этапов развития сюжета. Немного подумав, Лисбет прокрутила текст назад и перечитала абзац, где рассказывала о грубом и садистском изнасиловании, которому ее подверг адвокат Нильс Бьюрман. Этому эпизоду она уделила больше всего времени — он был одной из немногих частей повествования, которые Лисбет неоднократно переделывала, пока конечный результат ее наконец не удовлетворил. Описание самого изнасилования занимало девятнадцать строчек. В них она подробно рассказывала, как он ее ударил, бросил животом на кровать, заклеил скотчем рот и надел ей наручники. Далее она утверждала, что за ночь он произвел в отношении нее неоднократные насильственные действия сексуального характера, включавшие как анальные, так и оральные проникновения. Затем она описывала, как во время насилия он однажды обмотал ей вокруг шеи предмет одежды — ее собственную футболку — и душил так долго, что она на время потеряла сознание. Далее следовало еще несколько строчек текста, в которых она перечисляла орудия, использовавшиеся во время изнасилования: короткий хлыст, анальную затычку, грубый искусственный член и зажимы, которые он закреплял на ее сосках.

Изучая текст, Лисбет наморщила лоб. Под конец она взяла стилус и отстучала еще несколько строчек.

В какой-то момент, пока я по-прежнему лежала с заклеенным ртом, Бьюрман прокомментировал тот факт, что я увлекаюсь татуировками и пирсингом, особо отметив кольцо в левом соске. Он спросил, нравится ли мне пирсинг, и вышел из комнаты, а потом вернулся с булавкой, которой проткнул мне правый сосок.

Перечитав новый текст, она одобрительно кивнула. Бюрократический стиль придавал тексту такой сюрреалистический оттенок, что он казался прямо-таки плодом фантазии.

История звучала просто-напросто неправдоподобно.

Этого-то Лисбет Саландер и добивалась.

Тут до нее донеслось бряцание связки ключей. Она немедленно выключила компьютер и поместила его в нишу за прикроватной тумбочкой. Вошла Анника Джаннини, и Лисбет нахмурила брови. Уже начало десятого вечера, и обычно Джаннини так поздно не появляется.

— Здравствуй, Лисбет.

— Здравствуй.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я еще не готова.

Анника Джаннини вздохнула.

— Лисбет… суд назначили на тринадцатое июля.

— Нормально.

— Нет, это не нормально. Время уходит, а ты по-прежнему мне не доверяешь. Я начинаю бояться, что совершила колоссальную ошибку, согласившись быть твоим адвокатом. Чтобы у нас был хоть малейший шанс, ты должна мне доверять. Нам необходимо сотрудничать.

Лисбет посмотрела на Аннику Джаннини долгим изучающим взглядом. Под конец она откинулась на подушку и уставилась в потолок.

— Я знаю, что нам надо делать, — сказала она. — Я поняла план Микаэля, и он прав.

— Я в этом не уверена, — ответила Анника.

— А я уверена.

— Полиция снова рвется тебя допрашивать — это некий Ханс Фасте из Стокгольма.

— Пусть допрашивает. Я не скажу ему ни слова.

— Тебе придется представить объяснение.

Лисбет пристально посмотрела на Аннику Джаннини.

— Повторяю. Полиции мы не скажем ни слова. Когда мы придем на этот суд, прокурор не сможет опираться ни на одну букву из какого-либо допроса. У них будет только моя объяснительная записка, которую я сейчас составляю и многие части которой покажутся им невероятными. А получат они ее всего за несколько дней до суда.

— А когда ты собираешься браться за ручку и начинать писать свои объяснения?

— Ты получишь их через несколько дней. Но к прокурору они должны попасть только непосредственно перед судом.

На лице Анники Джаннини читалось сомнение. Лисбет вдруг ей слегка улыбнулась кривой улыбкой.

— Ты говоришь о доверии. А я могу на тебя полагаться?

— Разумеется.

— О'кей, ты можешь потихоньку пронести мне карманный компьютер, чтобы я могла общаться с людьми по Интернету?

— Нет. Конечно нет. Если это вскроется, меня привлекут к судебной ответственности и лишат лицензии адвоката.

— А если такой компьютер принесет мне кто-нибудь другой, ты заявишь в полицию?

Анника удивленно подняла брови.

— Если я об этом не узнаю…

— А если узнаешь? Что ты предпримешь?

Анника надолго задумалась.