Лань — река лесная - Шашков Александр Андреевич

С этого дня бомбардировки не прекращались. Самолёты прилетали и ночью. Повесив над пущей фонари, они бросали и бросали тяжёлые бомбы, которые валили деревья, разрушали землянки, несли смерть людям. По лагерю поползло страшное слово — блокада.

Вскоре пришёл голод, начались болезни. Не хватало патронов, мин, снарядов. Первыми замолчали пушки. Реже и реже подавали голос станковые пулемёты, только в самых крайних случаях оживали автоматы. Между тем атаки фашистов с каждым днём становились злее.

Однажды мы с Витей сидели в землянке и варили «суп» из конской шкуры. Вошёл связной и доложил, что меня вызывает командир.

Мирон Иванович ожидал меня в своей землянке. Он был хмур и, как показалось мне, злился.

— А, это ты, — заговорил он, едва я переступил порог. — Садись.

За последние дни наш командир похудел и сейчас выглядел намного старше своих лет. Глаза глубоко запали, на лбу прибавилось морщин, а в густой чёрной бороде заискрилась седина.

— Мне нужно с тобой посоветоваться, — сказал он, раскуривая трубку.

В это время послышался зловещий гул моторов, а потом взрыв, от которого содрогнулась земля. Мирон Иванович замолчал. Какое-то время он стоял посреди землянки, широко расставив ноги, словно хотел принять на свои плечи всю тяжесть, если обрушится перекрытие. Потом неторопливо подошёл к узенькому окошку-бойнице.

— Снова!..

Я тоже глянул в окошко. Над пущей кружило звено бомбардировщиков. Самолёты то поднимались в безоблачное небо, то проносились над самыми деревьями.

— Бомбят. — Мирон Иванович попыхал маленькой трубкой, пустил виток сизого дыма. — Вторую неделю без передышки…

— Ничего. Не так просто нас отсюда выкурить…

— А голод? — Мирон Иванович вопросительно глянул мне в глаза, прошёлся по землянке. — Голодом они нас возьмут, друже, и возьмут скоро, если мы не придумаем, как выбраться из этой западни.

Нужно прорываться, пока люди совсем не обессилели и пока ещё есть патроны.

— Ты ведь знаешь, мы так и не нашли слабого места в кольце немцев. Князева гряда давно ими блокирована. Они не жалеют сил, лишь бы задушить нас здесь. Спасение одно — нужно пойти на хитрость.

— На какую хитрость?

— Ну хотя бы, скажем, вот на такую. Пошлём разведчика, чтобы он сдался немцам. А на допросе пусть наврёт, что партизаны готовятся к прорыву, например, в районе Зелёной поляны. Каратели, скорее всего, стянут туда свои главные силы. А мы нанесём удар совсем в другом месте. Ну, чтобы они поверили разведчику, подтянем один отряд к Зелёной поляне, да так, чтобы немцы это заметили.

— Погоди… — Командир задумался. — Идея не новая, но, пожалуй, можно попробовать. Только… кто пойдёт? Это ведь верная смерть.

— Я пойду сам.

— Ну, нет! — возразил Мирон Иванович. — Тебе нельзя. Твоё имя фашистам известно, твои портреты на заборах расклеивали. Ни одному твоему слову они не поверят, даже если бы ты заговорил только под самыми лютыми пытками…

— Товарищ командир, разрешите пойти мне!

Мы в удивлении оглянулись. На пороге стоял Витя. Он решительно глядел на нас своими синими, не по-детски строгими глазами.

— Разрешите пойти мне, — повторил он. — Я знаю, на что иду. Я сделаю всё. Мне они поверят скорее, чем взрослому.

Витя волновался. Я стоял и смотрел на человека, который был в эту минуту и командиром и отцом. Что-то скажет он?

Прислонившись спиной к холодной стене землянки, Мирон Иванович долго думал. Вдруг он оживился, подошёл к столу.

— А Витька верно говорит, — твёрдо произнёс он. — Ему, пацану, скорее поверят, чем любому взрослому.

— Да ты!.. — не выдержал я. — Ты что?..

Но командир не дал мне говорить. Повернувшись к сыну, он приказал:

— Садись и слушай. Штаб немецкого гарнизона — в деревне Заречье. Пойдёшь туда. Постарайся, чтобы тебя взяли по дороге. Если нет — то в деревне. На допросе — только не сразу, слышишь?! — скажешь, что партизаны готовятся к прорыву через Зелёную поляну. Повтори!

Витя повторил.

— Иди. Возьми автомат.

— Есть! — Витя повернулся и, прищёлкнув каблуками, вышел.

— Что ты сделал! — заглянув в глаза Мирону Ивановичу, тихо проговорил я. — Командир молчал. Отвернувшись к окну, он смотрел на верхушки елей. Над лесом всё ещё кружили фашистские бомбардировщики…

…Наверно, никогда лес не был так красив, как в этот предвечерний час. Верхушки деревьев розовели в лучах заходящего солнца. На песчаных буграх дремали низкорослые сосны. Лёгкий туман курился над болотцами. Звонко перекликались птицы.