100 великих оригиналов и чудаков - Баландин Рудольф Константинович

Безусловно, следует учиться говорить и писать правду. Но прежде надо уметь отыскивать её. Слишком часто человек только воображает, будто постиг истину, тогда как она внедрена в его сознание извне, исподволь или путём хитрых манипуляций лгунов.

Наиболее верный путь к правде не пройдёшь только с помощью книг, не постигнешь наедине с собой или даже с умным учителем. Этот путь каждый проходит собственной жизнью, поступками, личным опытом, который вырабатывается общением с людьми, природой и культурой. Причём надо научиться жить вместе со всеми. Недаром в русском языке слово «сознание» предполагает совместное (со-) знание.

С детских лет Печерин, подобно многим сверстникам-дворянам, глядел на родной народ и русскую культуру как бы со стороны, примерно так, как поглядывают на бедных родственников. Им отдают должное, их жалеют, но истинное уважение питают к другим — просвещённым и знаменитым.

Он был диссидентом (от латинского слова, означающего несогласный, противоречащий). Обычно так называют человека, отрицающего официальную религию или политику. Пользуясь благами, предоставляемыми данным обществом, он не любит, не понимает и презирает эту страну, не признаёт своего сыновьего долга перед ней. Он — эмигрант в собственной стране. Для него честный выход — покинуть постылую отчизну, став эмигрантом явным.

Чувство чужеродности не покидало Печерина с детства. Оно воспитывалось и кастовостью феодальной системы. Дворяне и крепостные жили как бы в разных странах, говорили преимущественно на разных языках. Печерин не имел представления о том, как живёт и, добавим, переживает, русский крестьянин, да и вообще русский человек.

Рассуждая о том, что бы он сделал, став революционером, он спрашивает себя: «Остался бы верным дружбе до конца? — или, может быть, по русской натуре я сподличал бы в решительную минуту, предал бы друзей и постоял бы за начальство? Ей-богу, не знаю!»

Откровенность похвальная. Но зачем списывать свою возможную подлость на некий национальный порок? Значит, если бы не предал, то поступил бы как… ну скажем, джентльмен. А уж коли сподличал — то настоящая русская свинья, хам и холоп.

Но разве предательство — непременная принадлежность русского национального характера? Почему же наполеоновские армии не разгромили такой народ? По личному опыту Печерин сделал вывод: слуга его, мальчик Ониська; солдаты, козырявшие ему, майорскому сынку; камердинер полковника Афонька, сокрушавшийся, что барчук Владимир Сергеевич учтив с прислугой, — все имеют рабские наклонности. А когда он перед мужиками произнёс пламенную речь о свободе и человеческом достоинстве, они выслушали, почтительно сняв шапки, и тотчас донесли обо всём отцу. Подлый народец!

Разочаровавшись в попах, солдатах, слугах, мужиках, он ещё питал радужные иллюзии относительно просвещённых студентов, гимназистов, преподавателей. Он попал в эту среду. Маменька направила Володеньку в Киевскую гимназию, где учились дети именитых семей южного дворянства. И тут… «Уж чего я не наслышался между офицерами и солдатами; но, признаюсь, никогда в армии я не слышал подобных мерзостей, как в этом благородном пансионе».

Правда, обличительные примеры, которые он приводит, не слишком впечатляющи. Скажем, какой-то учитель рассказывал им анекдоты о любовных похождениях Екатерины II и любил петь развесёлую французскую песенку о том, что лучшая философия — это любить и наслаждаться.

Печерин вынес приговор всей системе образования: «Чего уж не преподавали в этой пресловутой гимназии! Даже психологию и римское право! Но всё — ужасно поверхностно! Никто и ничему не учил и не учился основательно. Это была фразеология, фантасмагория, пыливглазабросание — словом, умственный разврат! Если не ошибаюсь, таков был дух всех лицеев, школ, гимназий того времени. Невольно подумаешь со Скалозубом, что лучше было бы учить там по-нашему: раз-два, а „книги сберечь для важных лишь оказий“».

Он не выдержал и года пребывания в лучшей киевской гимназии. Запросился домой. За ним прислали поводу с сопровождающим.

Было ему 16 лет. Из его романтических мечтаний лишь одно сохранилось в чистоте: любовь. Она обещала быть неземной. Случай представился самый благоприятный. Недалеко от их имения на крутом берегу Буга у руин старинной крепости стоял дом управляющего одним имением. У него, отставного полковника, была дочь 12–13 лет, по словам Печерина, «очень умненькая и очень недурная собою: роскошные каштановые волосы упадали на её плечи, голубые глаза, греческий нос, розовые щёчки. Её обыкновенно звали Бетти, а официально Елизаветою Михайловною».