100 великих оригиналов и чудаков - Баландин Рудольф Константинович

• Наконец, в средине чрева,
• Если скинешь ты тулуп,
• Обнаружить может дева
• Колоссально мощный пуп.
• Это чудо мирозданья
• У тебя, как котлован.
• Там построить можно зданье —
• Кафетерий и чулан.
• Приказав служанке Софе
• Торговать в твоём кафе,
• Ты там будешь кушать кофе,
• Развалившись на софе.
• Мы к тебе туда на святки
• Будем ездить из Москвы
• И играть с тобою в прятки,
• Прячась в заросли и рвы.
• Будем баловаться с Софой,
• У балкона сеять рожь…
• Коля, будет катастрофой,
• Коль постройки не начнёшь!

Подобные сочинения Заболоцкий в собрание своих стихотворений не включал. А ведь остроумие нередко является одним из проявлений мудрости — но без мудрёностей. Да и какая развёртывается фантасмагория: оказывается, в собственном пупе можно построить для себя здание, и откушивать там кофе, и в прятки играть с друзьями…

Как бы отнёсся Заболоцкий к нынешнему времени? К нашему обществу, перешедшему к реализации призыва «Обогащайтесь!»? На эти вопросы он ответил загодя. Поэт пережил подобный скоротечный этап истории СССР под названием НЭП — торжество буржуазных идеалов, спекуляции, алчности, безнравственности.

• В глуши бутылочного рая,
• Где пальмы высохли давно,
• Под электричеством играя
• В бокале плавало окно…

Он показал картину «Вечерний бар», где «бедлам с цветами пополам», «рыдает пьяный толстопузик, / Другой кричит: Я — Иисусик / …К нему сирена подходила, / И вот, тарелки оседлав, / Бокалов бешеный конклав / Зажёгся, как паникадило». А после «жирные автомобили… легко откатывали прочь…»

• И как бы яростью объятый,
• Через туман, тоску, бензин,
• Над башней рвался шар крылатый
• И имя «Зингер» возносил.

Но тут же иная картина:

• Калеки выстроились в ряд.
• Один играет на гитаре.
• Ноги обрубок, брат утрат,
• Его кормилец на базаре…
• Вон бабка с неподвижным оком
• Сидит на стуле одиноком…

И вновь — «отрепья масла, жир любви», а там в пьяном угаре вдруг пустятся в пляс безрукий и «слепая ведьма», исполнив «танец-козерог, / Да так, что затрещат стропила / И брызнут искры из-под ног!»

Бредовый мир: ополоумевшие люди, алкогольный дурман, истеричное веселье, скотское житьё… Но в этой круговерти есть и недвижная опора. «Стоят чиновные деревья… Они в решётках, под замком». И подстать им — ряды одеревенелых чиновников, подлинных хозяев этой нелепой жизни:

• На службу вышли Ивановы
• В своих штанах и башмаках…
• О мир, свернись одним кварталом,
• Одной разбитой мостовой,
• Одним проплеванным амбаром,
• Одной мышиною норой,
• Но будь к оружию готов:
• Целует девку — Иванов!

Вот оно, неистребимое чиновное племя. Оно превращает мир в одну мышиную нору, оно требует себе всевозможных благ, оно плодится и размножается. Что делать? Ведь чиновник существует не сам по себе, он паразитирует в определённой благоприятной среде.

Заболоцкий, как натуралист, вглядывается в копошение этих существ, выясняя их экологию. Изучает новый быт, новый «народный дом», новую свадьбу. И видит во всём этом слишком много старого, замшелого, низменно-мещанского. Здесь царят самые непотребные материальные потребности, включающие непременно хмельное веселье:

• И под железный гром гитары
• Подняв последний свой бокал,
• Несутся бешеные пары
• В нагие пропасти зеркал.
• И вслед за ними по засадам,
• Ополоумев от вытья,
• Огромный дом, виляя задом,
• Летит в пространство бытия.

…Кто из нас не испытал на себе топотанье бешеных пар, гремящую музыку, от которой весь дом будто ходит ходуном. И люди нынче не те, и музыка другая, а что-то давнее неистребимо.

Эту безысходность прочувствовал и выразил Заболоцкий и на склоне дней, незадолго до смерти, в 1957 году. Ему довелось уже испытать годы лагеря и ссылки, возвращение в Москву, известность, лицемерное ниспровержение «культа личности», обещание скорого пришествия коммунизма… Но вновь и вновь с тревогой видел он всё ту же жажду власти и материальных благ, наглую суету новых хозяев жизни.