Крючок для пираньи - Бушков Александр

— И в чем это будет выражаться?

— В том, что ваше дальнейшее пребывание в городе, тысячу раз простите, считаю ненужным, — терпеливо объяснил подполковник. — Чем вы здесь занимаетесь, не мое дело, я и не стремлюсь лезть в ваши секреты, но хочу избавиться от источника неприятностей. Вам не кажется, что для человека в моем положении это вполне естественное желание?

— С одной стороны… С другой — есть у нас свои обязанности…

— Знаете, я тоже не мальчик, — сказал подполковник. — И у меня хватает ума, чтобы сообразить: вы, простите, бездарно провалились. Профессионалу это понятно…

— Извините, но я попросил бы снять слово «бездарно»…

— Ох, что за мальчишество…

— Честь мундира.

— Ну, хорошо. Не бездарно. Однако — провалились. Вам все равно не работать в городе… И в этой связи у меня будет… скажем честно, даже не предложение — ультиматум. Коли уж вам так необходимо здесь оставаться после всего случившегося — извольте перебраться, скажем, к пограничникам. Можно без всякого труда перевести ваш корабль к девятому пирсу — туда до сих пор практически невозможно попасть посторонним, территория огорожена и охраняется, там стоят пограничные суда… А в городе я вас убедительно попрошу отныне не появляться. Давайте не будем ходить вокруг да около… Если кто-то из вас появится в Тиксоне — возьмем за шиворот и отправим в Шантарск с первым же самолетом. У меня, повторяю, свое начальство, оно меня, питаю надежду, поймет…

— В самом деле, ультиматум… — задумчиво сказал Кацуба. — Вот только вы немного опоздали, подполковник. Мы и сами собираемся покинуть ваш гостеприимный город, как раз собирали чемоданы…

— Серьезно?

— Абсолютно.

— Тем лучше. У меня внизу машина…

— Ничего, машина у нас есть своя, — сказал Кацуба. — Как-нибудь доберемся…

— Поверим… — он поднялся, надел фуражку. — Надеюсь, вы поняли, что я говорил предельно серьезно. Я оставлю в вестибюле сотрудника, он присмотрит, чтобы с вами ничего по дороге не случилось… Всего наилучшего.

Он прошел к двери, столь же тщательно освещая себе дорогу. Уже в коридоре вежливо посторонился, пропуская Пашу, кивнул: — Вижу, в самом деле торопитесь…

И аккуратно притворил дверь. Паша, шумно переводя дыхание, сообщил:

— Какая-то сука проколола все покрышки… Обезлошадели.

— Может, подполковника догоним? — подал голос Мазур. — На его машине доберемся?

— Эх, была бы у меня стопроцентная уверенность, что мы на его машине доберемся именно туда, куда стремимся… — сказал Кацуба. — Что за обстановочка на улице, Паша?

— Так, легонький разгул страстей… Шатается поддавший народ, кое-где все еще потрошат магазинчики, милиция мечется, но ее мало, вроде бы попросили с базы солдат…

— Понятно. Веселого мало. Ну, пойдем пешочком.

— Что-то меня берут подозрения…

— Глупости, Паша, — сказал Кацуба. — Серьезный народ не стал бы протыкать покрышки. Подождал бы где-то в отдалении, на выезде, да полоснул из бесшумки. Так что самое большее, что нам может грозить, — народ несерьезный… Я пошел собираться.

Мазур чуть ли не на ощупь побросал вещи в большую сумку — фонарик окончательно сдох. «Надо бы посидеть на дорожку», — мелькнула дурацкая мысль. За окном слышался гомон и топот: тиксонцы продолжали наслаждаться свободой, по расейскому обычаю привычно перепутав ее с анархией…

Кацуба позвал из коридора:

— Орлы, на крыло!

Мазур подхватил сумку на плечо, и они двинулись по залитому мраком коридору, пересекая падавшие из окон полосы чуточку разжиженной звездным сиянием темноты.

У лестницы майор остановился, прислушался, машинально сунул руку под куртку.

— Что?

— Опоздали, кажется…

Теперь все трое, слышали, как в вестибюле, надсаживаясь, орет злой и решительный голос:

— Стоять! Стоять, говорю! Оружие применю!

Голос явственно приближался к ним — кричавший помаленьку отступал от входной двери.

Залившая вестибюль густая тьма вдруг озарилась лучами фонариков, ворвался топот, зазвенело, разбиваясь, стекло. Громкие яростные крики совершенно заглушили продолжавшего вопить что-то грозное милиционера, негромко, совсем неубедительно хлопнул выстрел, опознанный Мазуром по звуку как макаровский — и сделанный в воздух, несомненно.

Тут же началась придушенная яростная возня, прорывались азартные выкрики:

— Против народа, сука?

— Сатрап хренов!

«Сатрап» — значит, интеллигенция хулиганит, — подумал Мазур. — Только она еще такие словечки помнит…»