11.22.63 - Кинг Стивен

— Я так думаю, что когда-то, в лучшие дни, между ними всеми все было вась-вась, да и пусть, на здоровье, но говорить такое родной дочери, которая пока они сейчас здесь, у нее, а там, внизу их добрые друзья Клейтоны как раз забирают из морга своего сына… — она помотала головой. — Папа, тот слова плохого не произнес, но вот эта женщина …

Она оглянулась вокруг, чтобы убедиться, что мы с ней, как и сначала, здесь одни, увидела, что так и есть, и вновь обернулась ко мне. Ее простое, крестьянское лицо потемнело от гнева.

— Она и на минуту не могла заткнуть свою пасть. Лишь раз спросила дочь, как та себя чувствует, а дальше пошло-поехало: ах бедные Клейтоны и ох бедные Клейтоны. Ваша мисс Данхилл держалась, пока ее матушка не заявила, как ей стыдно, так как им вновь придется менять церковь. Только тогда у вашей девушки закончилось терпение и она начала кричать им, чтобы убирались прочь.

— Молодчага, — сказал я.

— Я услышала, как она кричит: «Так вы желаете увидеть, что мне сделал сыночек ваших добрых друзей?» Ой, горе, вот тогда-то и я туда побежала скорее. Она пыталась сорвать с себя повязки. А ее мать…она наклонилась поближе, мистер Эмберсон. С жадными глазами. Ей ужас как хотелось увидеть. Я их оттуда вытурила и позвала дежурного врача, чтобы уколотить ей успокоительное. Ее отец — мышонок затравленный, а не мужик — пробовал извиниться за жену. «Она не думала, что это так разозлит Сэйди», — такое он мне говорит. «Ну, — отвечаю я ему, — а вы что? Вам киска язык откусила?» И знаете, что та женщина сказала, когда они уже садились в лифт?

Я покачал головой.

— Она сказала: «Как я могу его порицать, да разве это возможно? Он же когда-то играл у нас на дворе, и был он, безусловно, самым деликатным мальчиком». Вы можете в такое поверить?

Я мог. Так как мне казалось, что я уже встречал миссис Данхилл, в смысле эту ее манеру высказываться. На Западной Седьмой улице. Когда она гналась за своим старшим сыном, взывая изо всех сил: «Стой, Роберт, не беги так быстро, я еще с тобой не закончила!»

— Вы, возможно, найдете ее…крайне возбужденной, — сказала медсестра. — Я просто хотела вас предупредить, что для этого есть серьезная причина.

Да не была она крайне возбужденной. Как по мне, то лучше бы была. Если существует такая вещь, как беззаботная депрессия, то именно в ней находилась Сэйди в тот пасхальный вечер. Впрочем, она, по крайней мере, сидела на стуле, а перед ней стояла нетронутая тарелка чоп-суи. Осунувшаяся; ее длинное тело, казалось, теряется в госпитальном халате, который она, увидев меня, плотнее на себе запахнула.

Правда, немного улыбнулась — той половиной лица, которая была на это способна — и этой же щекой обернулась ко мне для поцелуя.

— Привет, Джордж, лучше я тебя так буду называть, ты не против?

— Называй. Как ты, сердце мое?

— Врачи говорят, что лучше, но лицо я чувствую так, словно его кто-то погрузил в керосин и поджог. Это из-за того, что мне отменили болеутоляющее. Чтобы я не стала наркоманкой.

— Если тебе надо, я мог бы с кое-кем поговорить.

Она покачала головой.

— От этого лекарства у меня все плывет в голове, а мне нужно думать. Ну и еще, с ними тяжело контролировать собственные эмоции. Я тут раскричалась на отца с матерью.

В палате стоял только один стул — если не считать приземистый унитаз в уголке, — поэтому я сел на кровать.

— Старшая сестра меня уже просветила. Судя по тому, что она расслышала, ты имела полное право на них накричать.

— Возможно, но какая с этого польза? Мама никогда не изменится. Часами может говорить о том, как сама едва не погибла, когда меня рожала, но не имеет почти никакого сожаления к кому-нибудь другому. Это недостаток такта, и еще чего-то также недостаток. Есть для этого название, но я не могу вспомнить это слово.

— Эмпатия[580]?

— Да, именно это. И у нее очень бойкий язык. За все эти годы она счесала моего отца до нитки. Он вообще редко теперь хоть что-то говорит.

— Тебе не обязательно нужно с ними вновь видеться.

— Думаю, еще увижусь. — Ее спокойный, отстраненный тон нравился мне все меньше. — Мама сказала, что они приберут мою старую комнату, а мне же действительно больше некуда податься.

— Твой дом в Джоди. И там твоя работа.

— Кажется, мы уже об этом говорили. Я собираюсь написать заявление об увольнении.

— Нет, Сэйди, нет. Это очень плохая идея.

Она сделала попытку улыбнуться.

— Ты говоришь точно так, как мисс Элли. Которая не поверила тебе, когда ты ей сказал, что Джонни может быть опасным. — Она ненадолго задумалась о только что сказанном, а потом добавила: — Конечно, и я тоже. Я всегда была дурочкой в отношении него, разве не так?

— У тебя есть собственный дом.

— Да, это правда. И выплаты, которые мне нужно за него вносить. Придется с ним распрощаться.

— Я буду платить.

Эти слова попали в цель. Шокировали ее.

— Ты себе не можешь этого позволить.

— Да нет, могу, — что было правдой…на какое-то время, по крайней мере. Плюс в запасе еще оставалось Дерби в Кентукки и Шатоге. — Я переезжаю из Далласа к Дику. Он не будет брать с меня арендной платы, таким образом, нам будет легче платить за твой дом.

На уголке ее правого глаза повисла и задрожала слеза.

— Ты не понимаешь главного. Я не способна сама за собой присмотреть, пока что нет. И никого не буду «напрягать», разве только дома, там мама наймет няньку, чтобы помогала мне со всеми теми безобразными процедурами. У меня есть немного гонора. Немного, но что-то еще осталось.

— Я буду присматривать за тобой.

Она вытаращилась на меня.

— Что?

— Что слышала. А когда речь идет обо мне, Сэйди, ты можешь засунуть свой гонор туда, где никогда не восходит солнце. Так уже случилось, что я люблю тебя. И если ты меня тоже любишь, прекращай нести чушь о возвращении в родительский дом, к тому крокодилу, который называется твоей матерью.

Она сподобилась на жалкую улыбку, некоторое время посидела тихо, подумала, с руками в подоле госпитального халата.

— Ты приехал в Техас для того, чтобы воплотить в жизнь какое-то дело, и это дело не няньчанье школьной библиотекарши, у которой не хватило ума понять, что ей угрожает опасность.

— Мое дело в Далласе отложилось на некоторое время.

— В самом ли деле?

— Да. — А если попросту, то все уже решено. Ли собирается ехать в Новый Орлеан, а я поеду в Джоди. Прошлое продолжает бороться против меня, оно собиралось выиграть этот раунд. — Тебе потребуется время, Сэйди, а у меня оно есть. Так почему бы нам не использовать его совместно.

— Зачем я тебе? — произнесла Сэйди голосом, лишь немного более громким, чем шепот. — Такая, как теперь, я тебе не нужна.

— Еще как нужна.

Она смотрела на меня глазами, преисполненными боязни надежды, но вопреки всему с надеждой.

— Какая тебе во мне польза?

— Так как ты лучшее, что случалось в моей жизни.

Уцелевший краешек ее губ начал дрожать. Слеза сползла по щеке, вслед за первой покатились и другие.

— Если мне не надо будет ехать в Саванну…не надо будет жить с ними…с ней … тогда, может, я бы смогла, я не знаю, возможно, попозже мне могло стать немного лучше.

Я обнял ее.

— Тебе будет намного лучше.

— Джейк? — голосом приглушенным, сквозь слезы. — Ты можешь сделать для меня одну вещь, прежде чем уйдешь?

— Что, сердце мое?

— Вынеси на хрен это проклятое чоп-суи. От его запаха меня мутит.

Медсестру с плечами футбольного защитника и пришпиленными к груди часы звали Ронда Мак-Гинли, и восемнадцатого апреля она настояла на том, чтобы Сэйди довезли в кресле-каталке не только до лифта, а до края госпитального паркинга, где возле приоткрытой пассажирской двери своего автомобиля-универсала нас ждал Дик.

— Чтобы я тебя здесь, у нас, никогда больше не видела, сладенькая, — сказала на прощание сестра Мак-Гинли, когда мы пересаживали Сэйди из кресла в машину.

Сэйди отстранено улыбнулась и не сказала ничего. Она находилась — если называть вещи их настоящими именами — в полном улете, где-то под небами. Тем утром доктор Эллиртон осматривал ее лицо, крайне болезненный процесс, который требовал чрезвычайной дозы обезболивающего.

Мак-Гинли обратилась ко мне:

— Ей надо уделять много внимания, все время о ней заботиться в ближайшие месяцы.

— Я буду стараться по возможности лучше.

Мы поехали. В десяти милях южнее Далласа Дик произнес:

— Заберите у нее это и выбросьте в окно. Я слежу за дорогой, сегодня, к черту, полно машин.

Сэйди заснула с зажатой между пальцев тлеющей сигаретой. Я перегнулся через сидение и выбросил эту гадость. Она простонала: