11.22.63 - Кинг Стивен

Маркет закрывался в 18:00, а когда я со своими скромными покупками оттуда вышел, было только двадцать минут пятого. Сразу за углом на Витчем-стрит находилась закусочная. Я заказал гамбургер, содовую с сиропом кока-кола и кусок шоколадного торта. Вкус у торта был фантастический — настоящий шоколад, настоящие сливки. Его вкус затапливал мне рот так же, как вкус рутбира Фрэнка Аничетти. Я тянул время по возможности дольше, а уже потом побрел к каналу, где стояло несколько скамеек. Оттуда также приоткрывался вид — узкий, тем не менее, адекватный — на «Централ-стрит». Желудок у меня был полный, но, тем не менее, я съел один из купленных апельсин, бросая кусочки его кожуры через бетонный парапет и смотря, как вода уносит их прочь.

Аккурат в шесть ноль-ноль потухли лампы в больших передних витринах маркета. Через четверть часа вышли последние дамы, таща свои большие сумки, кто в сторону Горбатого холма, кто к выкрашенным белыми полосами телефонным столбам на остановке. Подъехал автобус с надписью на шильде КОЛЬЦЕВОЙ ЗА ЕДИНУЮ ПЛАТУ и всех забрал. Без четверти семь начали выходить работники маркета. Последними появились менеджер мистер Керри и Даннинг. Пожав один другому руки, они разошлись в разные стороны, Керри в переулок между маркетом и соседним обувным магазином, где, наверное, стояла его машина, а Даннинг к автобусной остановке.

К тому времени там стояло всего лишь двое людей, и я не захотел к ним присоединяться. Благодаря односторонней схеме дорожного движения в Нижнем городе, я и не должен был этого делать. Вместе с тем я пошел к другому полосатому столбу, тому, который удобно торчал возле кинотеатра «Стренд», где на двойном сеансе демонстрировались «Автоматчик Кели» и «Девушка из исправительной колонии» (афиша обещала СНОГСШИБАТЕЛЬНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ)[193], и ожидал там вместе с несколькими работягами, которые рассуждали о возможных результатах будущих матчей Мировой серии. Многое я мог бы рассказать им на эту тему, но держал рот на замке.

Подъехал и остановился напротив маркета «Централ-стрит» городской автобус. Даннинг сел в него. Автобус, съехав вниз с холма, остановился возле кинотеатра. Я подождал, пока первыми войдут работяги, чтобы увидеть, сколько они кладут в прицепленный к трубе возле сидения водителя монетоприемник. Чувствовал я себя, словно какой-то космический пришелец в научно-фантастическом кинофильме, из тех, что стараются замаскироваться под землян. Дурка какая-то — я же всего лишь хотел проехаться на городском автобусе, а не уничтожить смертоносными лучами Белый дом, — но мое самоощущение этого не учитывало.

Один из тех парней, которые вошли впереди меня, коротко показал всем канареечно-желтый проездной билет, от чего у меня промелькнуло воспоминание о Желтой Карточке. Другие ложили в монетоприемник по пятнадцать центов, тот щелкал и звенел. Я сделал так же, хотя у меня это заняло немного больше времени, поскольку дайм пристал к моей вспотевшей ладони. Мне казалось, все пялятся на меня, но, подняв голову, я увидел, что пассажиры кто читает газету, а кто просто бездумно смотрит в окно. В салоне автобуса было тяжело дышать от серо-голубого дыма.

Фрэнк Даннинг сидел почти посредине, по правую сторону, сейчас на нем были явно сшитые на заказ серые брюки, белая рубашка и темно-синий галстук. Элегантный. Он озабоченно подкурил сигарету и не посмотрел на меня, когда я прошел мимо него, чтобы занять место в конце салона. Автобус со стенаниями крутился по лабиринту односторонних улочек Нижнего города, после чего полез вверх по Горбатому холму на Витчем-стрит. Как только мы оказались среди жилой застройки западного берега, пассажиры начали выходить. Там были только мужчины; женщинам, вероятно, следовало уже быть дома, раскладывать по местам свои покупки или подавать ужин на стол. Автобус пустел, а Фрэнк Даннинг продолжал сидеть на месте, курил сигарету. Я думал, не окажемся ли мы с ним последней парой пассажиров.

Зря волновался. Когда автобус завернул к остановке на углу Витчем-стрит и авеню Милосердия (в Дерри также были авеню Веры и Надежды, как я потом узнал), Даннинг бросил сигарету на пол, раздавил ее подошвой ботинка и встал со своего сидения. Он легонько двинулся по проходу, не держась за поручни салона, а лишь покачиваясь в такт с движениями автобуса, который уже снижал скорость. Некоторые люди не теряют юношеской грации вплоть до сравнительно позднего периода жизни. Вероятно, Даннинг был одним из таковых. Из него вышел бы прекрасный свинговый танцор.

Он хлопнул по плечу водителя автобуса и начал рассказывать ему какой-то анекдот. Повествование оказалось коротким, и большая часть его утонула среди шипения пневматических тормозов, но я уловил фразу «трое черножопых застряли в лифте» и решил, что это не тот анекдот, который бы он рассказал своему гарему в домашних халатах. Водитель взорвался смехом, а потом потянул длинный хромированный рычаг и дверь открылась.

— Увидимся в понедельник, Фрэнк, — проговорил он.

— Если поток не поднимется, — ответил Даннинг и, сбежав с двух ступенек, перепрыгнул через травяную полосу и оказался на тротуаре.

Я увидел, как напряглись мышцы под его рубашкой. Могла ли мать против него какие-то шансы женщина и четверо детей? «Немного», — мелькнула у меня первая мысль, но она была ошибочной. Правильный ответ был: никаких.

Уже удаляясь в автобусе, я успел увидеть, как Даннинг взошел по ступенькам первого здания на углу авеню Милосердия. Там на широком парадном крыльце сидели в креслах-качалках около десятка мужчин и женщин. Некоторые из них поприветствовали мясника, который начал с ними здороваться за руку, словно политик, который прибыл туда с визитом. Здание было трехэтажным, в новоанглийском викторианском стиле, с вывеской на навесе крыльца. Мне как раз хватило времени, чтобы ее прочитать:

МЕБЛИРОВАННЫЕ КОМНАТЫ ЭДНИ ПРАЙС

НА НЕДЕЛЮ ИЛИ НА МЕСЯЦ

ДОСТУП К ОБОРУДОВАННЫМ КУХНЯМ

ДОМАШНИЕ ЖИВОТНЫЕ ЗАПРЕЩЕНЫ!

Под этой большой вывеской, на крючках, висела вывеска поменьше, оранжевого цвета, с надписью: МЕСТ НЕТ.

Через две остановки я тоже покинул автобус. Поблагодарив водителя, и услышав в ответ какое-то глухое рычание. Это, как я все более убеждался, заменяло в Дерри вежливый тон. Если вы, конечно, не имели в запасе пары анекдотов о черножопых, которые застряли в лифте, или о польском военно-морском флоте.

Не спеша, я отправился назад в сторону города, сделав крюк в два квартала, чтобы не проходить мимо заведения Эдни Прайс, где на крыльце после ужина собрались его жители, точно, как в какой-то из тех историй Рэя Брэдбери[194] о городке Гринтаун в Иллинойсе. А разве Фрэнк Даннинг не напоминает одного из тех хороших людей? Конечно, еще и как. Но в Гринтауне Рэя Брэдбери также были свои скрытые ужасы.

«Этот любезный человек больше не живет со своей семьей», — сказал Ричи-из-канавы, и это оказалось чистейшей правдой. Этот любезный человек жил в меблированной квартире, в отеле, где, похоже, все считали его парнем не менее блестящим, чем у кота яйца.

Я рассудил, что отель госпожи Прайс расположен не далее, чем в пяти кварталах на запад от дома № 379 по Кошут-стрит, а возможно, и еще ближе. Сидит ли Фрэнк Даннинг, после того, как остальные тамошние поселенцы улягутся спать, в своей арендованной комнате, глядя в восточном направлении, словно какой-то из тех правоверных, которые молятся, повернувшись в сторону Мекки? А если так, то делает ли он это с той своей улыбкой «привет, рад тебя видеть» на лице? И голубые ли у него тогда глаза, или становятся холодными и задумчиво-серыми? Как он объясняет то, что покинул свою семью, свой дом, тем людям, вместе с которыми он дышит вечерним воздухом на крыльце у Эдни Прайс? Есть ли у него какая-то история, где его жена или немного чокнутая, или полная мерзавка? Я думал, что да. А верят ли в эту историю люди? Ответ на это казался легким. Ведь нет никакой разницы, когда о таком идет речь, пусть это будет 1958, 1985 или 2011 год. В Америке, где оболочка всегда воспринималась за сущность, люди всегда верят таким парням, как Фрэнк Даннинг.

На следующий вторник мистер Джордж Эмберсон снял себе квартиру, о которой объявление в «Дерри Ньюс» сообщало: «Полумеблированная, в хорошем районе», а в среду семнадцатого сентября он туда уже переехал. Прощай, «Таун Хаус», привет Гаррис-авеню. Я прожил в 1958 году неделю, и уже начал чувствовать там себя если не комфортно, то в целом, естественно.

Полумеблирование состояло из кровати (на которой был немного запятнанный матрас, но не было простыни), дивана, кухонного стола, под одну ножку которого надо было что-то подкладывать, чтобы он не качался, и единственного стула с желтым пластиковым сиденьем, которое, неохотно отпуская зад твоих штанов, выдавало странное «чмок». Были там также печка и грюкающий холодильник. В кухонной кладовке я нашел и прибор для кондиционирования воздуха: вентилятор «Дженерал электрик» с обтрепанным штепселем, который имел абсолютно смертоносный вид.