Кровь на мечах. Нас рассудят боги - Гаврилов Дмитрий

– Куда-куда? – воскликнул Олег.

– На земле жить. Зерна в борозды кидать, – откликнулся Розмич и добавил чуть слышно: – Зерна все лучше… правильней.

Олег встал. Шагнул навстречу. Без лишних слов обнял, хлопнул по плечу.

За окном послышался легкий шелест дождя, далекий раскат грома сотряс мир. Осень обещает быть долгой, плачущей.

– Да хранят тебя боги, княже, – прошептал Розмич. – Тебя и твою землю.

– Прощевай. Каждому – свое. И в этом есть своя правда… – молвил Олег дружиннику, отступая.

Тот поклонился, но не шибко низко – поясно, и двинулся прочь…

…Олег проводил Розмича горьким взглядом. Когда за воем закрылась дверь, несколько мгновений стоял неподвижно. После тряхнул головой, прогоняя печальные мысли, и осторожно двинулся к внутренней дверце.

Была она крохотной, чтобы пройти, нужно чуть ли не в пояс согнуться. За ней маленькая комнатушка, в которой помещается только кровать и небольшой сундук.

Силкисив всегда спит чутко, но в этот раз шагов мужа не услышала, не проснулась. На щеках легкий румянец, пушистые ресницы изредка вздрагивают. Бок о бок с ней, сжимая в кулачке мамкину косу, сердито посапывает Херрауд, хмурит бровки, дергает носиком, то и дело надувает губки.

Олег невольно залюбовался, замер.

Конечно, негоже позволять сорванцу спать вместе с матерью: слишком взрослый, пора отвыкать от мамкиного тепла и учиться войне. Но пока в Киеве не все спокойно, лучше укрывать обоих – и Силкисив, и сына – понадежнее. Слишком много забот должно однажды лечь на плечи этого малыша. За ним будущее этой земли. Она для Херрауда родная. Своя.

– Рюрикович, – беззвучно произнес Олег. – Ты – Рюрикович! Да и я… раз присягал твоему деду. Жаль, в миру тебе не придется оставить имени Херрауд… А мне оно больше нравится, нежели то, другое, славянское. Потому как ты и Оддисон, глупыш.

Силкисив в память об отце назвала… Но если снова будет мальчик, сам нареку – Асмундом. А другого – Олегом, – на последнем слове не выдержал, усмехнулся.

Глаза Силкисив распахнулись, рот приоткрылся от ужаса. В следующий миг узнала мужа, вздохнула и нахмурилась. Князь не смог сдержать улыбки.

– Светает, – ласково прошептал он.

– Ты не ложился? – так же тихо спросила она.

– Нет.

– Опять будущее прозревал? – В ее тоне послышался укор, который развеселил Олега пуще прежнего. – И чего надумал?

– Надумал взыскать дань с радимичей, да и северян тоже – данью, – с улыбкой отозвался Олег.

Щеки Силкисив вспыхнули румянцем, на мужа смотрела с ужасом.

– Не бойся, – поспешил успокоить Олег. – Все по чести. Прежде они хазарам дань платили, я от хазаров освобожу. – И добавил, нахмурившись: – А древлян придется прижать… И новгородцев, через «не могу». Но эти уже знают: есть такое слово – «надо».

Эпилог

Добродей очнулся от замогильного холода. Приподнялся. Ремней на запястьях да на щиколотках как не бывало. Быстро огляделся. Вокруг сумеречно. Зато старый верный меч лежит рядом, на синеватом заиндевелом песке.

Ухватил знакомую рукоять, хоть и не почувствовал привычного касания, потянул из ножен. Встал, уже всерьез озираясь и всматриваясь.

С одной стороны высится громада темного, он бы сказал, непроницаемо черного леса. Острые вершины елей похожи на шпили церквей, лишенных крестов.

С другой стороны расстилается беззвучная гладь.

«Река или море? Если море – то хуже», – подумал он, облизывая пересохшие губы, и ринулся к воде.

Но, едва добежав, Добродей отпрянул в ужасе. Столько крови он не пролил за всю свою недолгую жизнь. Вопреки земному правилу, руда не свертывается, а колышется, словно густое багряное молоко.

– Нет! Лучше в лес! Не найдется родника, так хоть с листьев влаги испить.

Но и тут Добродея ожидала неприятность, ибо на песке, по которому только что шел, не осталось ни единого следа, будто и не касался поверхности.

Ткнул под ноги мечом, клинок без усилий погрузился в это нечто, грозя утопнуть вовсе.

Едва уловимый плеск – единственный звук, нарушавший тишь навьего мира, вывел его из оцепенения. Добря стал еще тщательней вглядываться в сумрак, стараясь угадать Тот берег мнимой реки.

Пространство над зловещими водами рождало что-то похожее на остов призрачного корабля. Но вот уже он оброс плотью и кожей, превращаясь в лодью. Правил судном высокий седобородый старик в ниспадавшем с широких плеч дорожном плаще. Казалось, его платье, и корабль, и река неразделимы. Умелыми движениями весла водчий неумолимо, как течение Времени, приближал свою лодку к берегу. Или же это само пространство подтягивалось к судну, словно змеиный хвост к голове?