Три глаза и шесть рук - Рудазов Александр

— Так чего у тебя случилось?

— Сын пропал… — еле выдавил Каллисто. — Борух… Это меня тоже развлекало — чудовищная смесь имен.

Примерно три четверти имен двадцатого века растворилось в потоке веков, но остальные уцелели. Плюс к ним присоединились новые, родившиеся за эти девятьсот лет. Так что здесь вполне можно было встретить такую ситуацию, когда отца звали, скажем, Чангом, а сына, скажем, Изей. Причем многие имена стали фамилиями, и наоборот. К примеру, Каллисто было именно именем — фамилию он носил Токушек. Каллисто Токушек.

— Три дня назад… — шмыгая носом, продолжал Каллисто. — Ушел со своими друзьями… этими, которые по подземельям лазят…

— Диггерами?

— Во-во. И гав-гав… Так и не вернулись до сих пор…

— А обычно на сколько они туда спускаются?

— Да никогда еще так долго не было! Всегда на сутки, не больше… Один раз только ночевать не пришел…

— А сотовый?

В этом мире сотовая связь стала настолько дешевой и доступной, что маленькие аппаратики были у всех абсолютно. Даже у трехлетних детей и.столетних старушек. Встретить человека без сотового было так же трудно, как в двадцатом веке — без штанов. Ну или юбки, если дело касается женщин.

— Не берет в катакомбах… — поделился со мной новой информацией Каллисто. — Гав-гав…

— Точно, гав-гав… — согласился я. — А что жандармы говорят?

— Да что они говорят! — возмущенно всплеснул руками Каллисто. — Разве ж в катакомбах кого отыщешь?! Там же пятьсот километров лабиринтов!

Я задумался.

— Что, патрон, опять на поиски пойдем? — сразу догадался Рабан. — Даже в выходной не отдохнешь…

— А что делать? Надо…

— Что, прости?… — не понял Каллисто.

— У тебя есть фотография?

— Чья?

— Ну не моя же! Боруха твоего.

Каллисто непонимающе уставился на меня, но тем не менее извлек из кармана бумажник, а из него — небольшую фотографию своего пацана. Я внимательно всмотрелся в его лицо, и Направление мновенно ожило, показывая, в какую сторону нужно двигаться. Показало и расстояние — больше ста километров. Немало…

— Ладно, коллеги, ждите, полечу добывать сынка твоего, — прохрипел я. — Учти, Каллисто, с тебя бутылка.

— Кого? — не понял физик. — Олег, ты куда?

Я не стал отвечать на провокационный вопрос. Вместо этого я деловито отвинтил окно (именно отвинтил — в двадцать девятом веке оконные стекла стали отвинчиваться специальной ручкой по диагонали — вверх и вправо), и протиснулся в образовавшееся отверстие. У меня на миг захватило дух от ощущения падения, но крылья распахнулись сами собой, и все страхи исчезли. Летать мне нравится.

Проникнуть в катакомбы очень легко. Достаточно долететь до ближайшего канализационного люка, а дальше дело техники. Разумеется, я отправился не к ближайшему, а к тому, который был наиболее близок к потерявшемуся мальчишке. По воздуху я преодолею это расстояние за полчаса, а под землей летать трудно, и там мне придется затратить куда как больше времени. Я спланировал вдоль стены к тротуару, по пути старательно увертываясь от проносящихся мимо автопланов — чего-то вроде открытых автомобилей с небольшими треугольными крыльями и парой встроенных антигравов на брюхе. В этом мире они были самым распространенным видом транспорта. Кстати, открытыми они только казались — сверху их защищала невидимая силовая пленка. Впрочем, в дождь или снег она становилась очень даже видимой — превращалась в мерцающую грязноватую пелену.

В больших городах летать затруднительно — я всегда чувствую себя здесь пешеходом, оказавшимся посреди какого-нибудь перекрестка в самый час пик. Летуны громко сигналят на разные лады и возмущенно обсуждают «обнаглевших инопланетян». Потому-то я и предпочитаю как можно быстрее опускаться к земле и уже там лететь на небольшой высоте — автопланам запрещается снижаться ниже чем на пятнадцать метров, кроме как для остановки или стоянки, но для этого имеются специальные места. Я же официально считаюсь пешеходом, поскольку не использую никакого транспорта, следовательно, ко мне это правило не относится, хотя жандармы и пытались придираться. Неоднократно.

Вот, кстати, насчет жандармов. В местной жандармерии людьми были только офицеры, а весь низший полицейский состав состоял из роботов. Лично мне эти роботы напоминали незабвенного Робокопа, только изрядно раздавшегося в талии и без кусочков живой плоти. Однако никто изместных о подобном фильме не слышал. Из известных мне фильмов в местной видеотеке я нашел только три — «Титаник», «Унесенные ветром» и (что меня особенно удивило) «Семнадцать мгновений весны». В цвете. Нет, я видел и многие другие шедевры двадцатого века, но это были уже не они сами, а их обновленные версии — заново переснятые, полностью оцифрованные, в трехмере, с эффектом присутствия и прочими фенечками. В двадцать девятом веке в фильмах уже не используют живых актеров — модели создаются с помощью компьютера. Люди служат только прототипами, так сказать, дают куклам свое лицо. А то, что о «Робокопе» никто не помнит, меня вовсе не удивило: когда большинство полицейских склепаны из железа, рассказ об одном из них — никакая не фантастика, а самая обычная реальность. К примеру, книги Азимова в этом мире считаются… пародиями. Пародиями на приключенческие романы. Жанр научной фантастики здесь больше не существует, зато вот приключенческий жанр возродился в новом обличье. Только корабли стали космическими, пираты — тоже, злобные дикари превратились в жестоких инопланетян, ну и все в таком духе. В наше время это как раз и назвали бы фантастикой, в двадцать девятом веке это реальность.