Три глаза и шесть рук - Рудазов Александр

— «Гея»?! — фыркнул пьяный старик. — Да что он там забыл-то, на «Гее»? У этой скотины везде связи, всех подмазал кого надо… У него дача в Медведкове, там и проживает постоянно. С-сукин сын…

— А адрес?

— Да где ж я тебе адрес возьму, что он меня, в гости водил? Хотя вру, один раз все-таки был, года два назад… По делу заезжал. Но адреса все равно не помню… Да ты не переживай, найдешь. У него там домина в три этажа, крыша красная, ворота железные, во дворе фонтан с русалкой. И откуда только денег нахапал, скотина такая?!

— Спасибо, Лев Михайлович.

Я попятился, чтобы удалиться подобру-поздорову — старик с каждой минутой становился все более невменяемым. В принципе по таким приметам найти дом вполне реально. Ну сколько может быть в Медведкове трехэтажных дач с красной крышей, железными воротами и фонтаном с русалкой?

— А ну стой! — заорал Баринов, заметив сквозь прикрытые глаза, что я нажимаю дверную ручку. — Ты того, сынок, сделай доброе дело… Будешь у этого Краевского, харкни ему прямо в рожу! Своим фирменным плевком-то… Серной кислотой! Я, знаешь, давно мечтал этого гада ушами к стенке прибить. Вся страна тебе спасибо скажет! Пообещай, что сделаешь!

Что ж, это обещание я дал охотно.

ГЛАВА 19

В Медведково я отправился уже следующей ночью — мне совсем не улыбалось разыскивать дачу Краевского при свете дня, когда отовсюду пялятся любопытные глаза.

— Что скажешь, патрон? — спросил Рабан, когда мы зависли над одной из шикарных дач. — Похожа?

— Вряд ли… Да, три этажа и ворота железные, но крыша желтая, а не красная, и никаких фонтанов я здесь не вижу…

— Крышу он мог и перекрасить.

— А фонтан?

— Да может, у него этот фонтан внутри!

— Ничего глупее в жизни не слышал. Краевский, конечно, богатый дяденька, но все-таки не миллионер, чтобы фонтаны в доме ставить. Ну что ж, поищем еще…

Нужная дача нашлась примерно через полчаса. Все было как описывал Баринов — ворота, крыша, русалка. Правда, русалка скорее напоминала морскую корову, но винить в этом следовало исключительно скульптора.

Некоторое время я сканировал пространство внутри дома. К моему удивлению, во всем этом домище имелся всего лишь один живой человек. Сам Краевский? Или все-таки какой-нибудь сторож?

— Чего не знаю, патрон, того не знаю. Вламываться будем?

— Зачем сразу вламываться? Профессор должен быть человеком интеллигентным, уверен, что мы договоримся по-хорошему…

— Вот и Волдрес тоже так думал… — пробурчал Рабан, но возражать не стал.

На двери висел домофон. Какое-то мгновение я еще боролся с искушением разрезать его на гаечки, а потом то же самое проделать и с самим профессором, но потом все-таки нажал на кнопочку.

Приборчик некоторое время молчал. Потом скрипнул, пискнул, и оттуда донесся голос:

— Да?

— Павел Романович? — вопросом на вопрос ответил я.

— Не смею спорить. Чем могу быть полезен?

— Вы будете очень любезны, если впустите меня внутрь, — прохрипел я.

— Что ж, проходите, дорогуша моя, — хихикнул Краевский.

Дверь словно бы сама собой отъехала в сторону. Я в некотором недоумении замер на крыльце. Йехудина и Ба-ринова я убеждал впустить меня довольно долго, а этот открыл сразу же. Даже не спросил, кто я такой… Странно. Странно и подозрительно.

— Ну ты так и будешь стоять, патрон, или все-таки войдешь?

Я шагнул вперед. За дверью была небольшая прихожая, а потом сразу начинался холл — довольно крупная комната с персидским ковром от края до края.

— Ничего устроился… — оценил Рабан.

Хозяина пока что не было ни видно, ни слышно. Направление утверждало, что он по-прежнему там же, где и был, — на втором этаже. Мне это с каждой секундой нравилось все меньше и меньше…

И мне это совсем перестало нравиться, когда после очередного шага из-под пола, разрывая ко всем чертям ковер, вылетели толстые прутья. Я метнулся в сторону, но опоздал на какую-то миллисекунду. В результате я очутился в клетке!

Естественно, я ни на секунду не смутился. Я просто выпустил когти на верхней правой руке и полоснул по прутьям. И едва сдержался от крика — меня ударило током с такой силой, что если бы я был менее выносливым, то непременно бы обуглился! Во всяком случае, когти, которым досталось больше всего, обуглились и начали крошиться.