Одна и та же книга - Фрай Макс

И тут же небо становится неописуемо синим, и медово-золотой свет льется сверху на черепичные крыши, под ногами распускаются белые и лиловые цветы, птицы и коты всех мастей принимают грациозные позы, стены покрываются невиданными прежде росписями, на подоконниках обнаруживаются причудливые предметы неземной фотогеничности, а зеленые насаждения прут из земли со скоростью сантиметр в минуту. Видимый мир, таким образом, изливается на голову безоружного охотника за мелкими визуальными чудесами, и тут вдруг становится ясно, что это непереносимое изобилие сиюсекундных, мимолетных, недолговечных, переменчивых явлений — и есть сама жизнь, вернее, главное ее свойство. Стремление человеческого сознания рассовать эти сокровища по карманам порождает эффект, который мы называем словом «время», но стоит только расслабиться, согласиться с тем, что удержать ничего нельзя (я имею в виду по-настоящему согласиться, а не умную мысль про это подумать), и — хлоп! — никакого времени нет, а есть вечность, где одно мгновение по объему и продолжительности абсолютно тождественно тысяче мгновений. И стоишь счастливым соляным столбом в эпицентре событий (всякая точка — эпицентр), а жизнь течет мимо тебя и одновременно через тебя — ни капли мимо, ни капли тебе, это ничего не меняет, это кардинально меняет абсолютно все; и ясен пень, это не имеет решительно никакого значения, но все остальное — тем более.

+++

В Вильне темно, зато тепло и сыро, если верить прогнозам погоды на Яндексе, так теперь будет всегда или почти, и хорошо. В моей системе координат плюсовая температура — это жизнь, мороз — это смерть, зато свет и тьма равновелики и взаимозаменяемы, а вовсе не противоположности.

В городе меж тем звонят колокола. Вот прямо сейчас звонят эти поднебесные склянки, команда ясно какая: «Свистать всех наверх», — из века в век одна и та же команда звучит на нашем космическом «Летучем голландце»,^[6] а мы, пьяные матросы, все не чешемся и наверх не свищемся, но это, честно говоря, наша и только наша проблема.

+++

Одно из двух: или ты падаешь в бездну, или ты сам — бездна (одно из трех, конечно; третий вариант — ты не думаешь о таких вещах).

Одно из двух: или ты идешь через ледяную пустыню, или однажды ледяная пустыня перейдет тебя, вернее, переедет, как пятитонный самосвал (одно из трех, конечно; третий вариант — ша, уже никто никуда не идет).

И — да — бездна все лечит. Бездна — лучший лекарь, так-то.

+++

Есть вещи — тексты, картинки, музыка, — созданные одновременно благодаря и вопреки ледяному ужасу небытия. Это когда стоит человек на самом краю своего личного мира, живой и прекрасный, время хлещет из него, потому что он весь — рваная рана, и даже утешительное «я умру через сто лет» для него означает «прямо сейчас». И надо что-то делать, потому что — невыносимо. И тогда человек записывает слова, или рисует картинку, или еще что-нибудь этакое делает — совершенно бесполезное в данной ситуации, потому что это действие не отменяет ни пропасти, ни рваной раны, ни ледяного ужаса Но какая разница.

+++

Мне нравится, когда людей у меня на глазах, что называется, колбасит. Мука эта далеко не всегда сладкая, но она никогда не бывает напрасной. Это такой специальный полезный способ чувствовать себя живыми, потому что чувствовать себя живым значит пускать в свое нелепое органическое тело Бога (будить в себе Бога, неважно, как ни скажи, выйдет неправильно, но примерно понятно — и ладно). Ха, еще бы Его не колбасило в таких-то обстоятельствах. Заключить бесконечность в хрупкое человеческое тело — верный способ узнать, что такое настоящая, космическая клаустрофобия. Но не только в очеловеченное божество, а даже дурацкая его оболочка обладают всеми необходимыми качествами, чтобы выстоять и не сойти с ума, поэтому мы просто живем дальше, и вот это — настоящее, подлинное чудо, круче не бывает.

Поэтому всякая настоящая внутренняя буря, всякая подлинная душевная мука — не беда, а радость. Когда врач-реаниматор возвращает к жизни неудавшегося покойника, бывший труп тоже редко выглядит счастливым и довольным, ему почти всегда больно и (наверное) страшно. Но от этого событие не перестает быть радостным.

Так и тут, так и тут.

+++

…я только хочу сказать, что есть точка — не точка, конечно, состояние сознания, но в то же время как бы просто точка на периферии видимого/осознаваемого, откуда можно видеть всех людей — знакомых, незнакомых, прошлых, будущих, словом, вообще всех — умирающими. Этакий специализированный Алеф, хоть и не хотелось бы опираться в таком деле на литературные цитаты, но — без вариантов, иначе вообще не объяснишь.