Пересмешник - Пехов Алексей Юрьевич

Внутри огонь захватил большую часть зала, тек по стенам, словно вода, жрал скамейки и даже камень.

– Талер! – гаркнул я, но рев разрастающегося пожара заглушил крик.

Я, держась дальней стены, где было еще не так жарко, бросился в сторону места силы. И наткнулся на первое тело возле перевернутого знака Всеединого. Лицо мужчины скрывал натянутый на голову красный колпак. Через восемь шагов лежал еще один мертвец. Возле стены, свесив голову на простреленную грудь, сидел старик, а рядом, так и не выпустив револьвер из руки, лежал Талер.

Я упал перед ним на колени, уже понимая, что он мертв. Несколько пуль попали ему в грудь, живот и плечи. Я не желал поверить в случившееся, мной овладело такое отчаяние, что я пришел в себя только от криков Анхель. Пламя подобралось ко мне слишком близко, с грозящей вот-вот обвалиться кровли с ревом падали огненные капли.

Я подхватил Талера на руки и ринулся сквозь огонь к выходу.

Глава 19

Дочь низшей

Унылый моросящий дождь лился с небес и смешивался с густой осенней дымкой, делавшей все звуки блеклыми, словно потускневшие краски в палитре обедневшего художника. Было как никогда зябко, и влажный ветер, дующий с моря, остро пахнущий скорыми штормами, пробирался сквозь одежду, холодя кожу.

Бледные запахи увядших трав, дождя, сырой земли и догоревших свечей щекотали ноздри. Капли стучали по раскрытому зонту. Священник заканчивал погребальную мессу:

– Всеединый всегда выступал против насилия. Он говорил своим детям, что им лишь кажется, что когда совершается добро, то это добро не может существовать долго, в отличие от зла, которое может жить вечно…

Он говорил что-то еще, этот маленький священник в простой, намокшей от дождя рясе, но я не слишком-то его слушал. Сегодня мне претило то смирение, о котором шла речь. Чтобы зло не было вечным, над ним требуется совершить насилие.

Талера похоронили на маленьком семейном кладбище Гальвирров, совсем рядом с их усадьбой, недалеко от морского берега. Народу пришло мало, лишь близкие друзья и знакомые. Родственников у него не было, так что оплакивать его могла лишь Катарина. Она стояла рядом со мной, взяв Рисаха за руку, и по ее щекам беспрерывным потоком текли слезы. Я даже не пытался представить, что она испытывает, потеряв его.

Не думал, что гибель Талера, случайная, глупая, неправильная, так сильно ударит по мне. Наверное, в былые годы я бы был потрясен несправедливостью жизни, но, теперь, зная, что она, действительно, несправедлива, чувствовал злость на провидение, которое допустило, чтобы такое случилось.

Когда все закончилось, Кат, прежде чем уйти, крепко обняла меня и шепнула:

– Только себя не вини, Пересмешник. Он бы этого не хотел.

У меня было такое ощущение, словно мне в живот забили ледяные колья. Я лишь кивнул, обнял ее в ответ и взглядом попросил Рисаха позаботиться о ней.

Люди стали расходиться, а я все стоял, стараясь взять себя в руки.

– Чэр эр’Картиа? – раздался за моей спиной знакомый голос.

– Вы очень не вовремя, старший инспектор, – сказал я, даже не обернувшись. – Я все уже вам рассказал. И вам, и серому отделу.

– Нам нужно, чтобы вы описали так называемого пророка нашему художнику. Он поможет…

– Уже, – устало ответил я. – Возьмите рисунок у своих коллег.

Я слышал, как он сердито сопит, и с неохотой повернулся к нему:

– У вас что-то еще?

– Верно, чэр, – он смотрел на меня исподлобья. – Не сочтите за оскорбление, но мне интересно, какую еще информацию вы пытаетесь скрыть от Скваген-жольца?

Его подозрения были обоснованы. Я ничего не рассказал им о том разговоре, что провел с умирающим преступником в своем доме, и благодаря которому начал распутывать цепочку, приведшую меня к пророку. Разумеется, во время допроса, точнее, во время беседы с жандармами после пожара в церкви, мне пришлось сказать, что пророк оказался найден совсем по иной причине, чем это было на самом деле. Они не остались довольны моими словами, рационально полагая, что я должен сообщать им всю информацию, как только она попадает мне в руки.

Безусловно, в какой-то степени они были правы. Скажи я им раньше, и, возможно, ничего бы не случилось, и Талер остался бы жив. Но в меня слишком сильно вбили недоверие в эффективность работы инспекторов, чтобы я мог перебороть себя и поверить, что криминальный отдел хоть раз сможет найти настоящих виновных.

Да, я пристрастен. Да, то о чем я говорю – не разумно и не всегда является правдой. Но попробуйте переубедить безвинного лучэра, много лет просидевшего в магически запечатанной одиночной камере, что следователи знают свое дело. Боюсь, у вас ничего не получится.