Проклятие демона - Сальваторе Роберт

Она увидела своего любимого: тень его появилась в зеркале.

— Элбрайн, — прошептала она, и по щекам обильно полились слезы. — Ты меня слышишь?

Она не услышала никаких ответных слов. Тень в зеркале не пошевелилась. Зато Пони вдруг ощутила тепло. Ее любимый находился с нею.

Увы, Элбрайн был не настолько близко, как ей хотелось бы. Пони подалась вперед. Она даже привстала с бревна, однако эти движения нарушили ее сосредоточенность. Образ в зеркале стал бледнеть. А может, его там и не было? Может, то была странная шутка, которую сердце сыграло с ее воображением?

Нет, не шутка. Пони сознавала это. Он был там, в духовном обличье. Ее настоящий Элбрайн.

Пони вновь села, намереваясь еще раз вызвать Элбрайна. И только сейчас она сообразила, как много времени пролетело. Пора возвращаться в Дундалис.

Пони подошла к выходу и отдернула покрывало. Она зажмурилась, привыкая к яркому послеполуденному свету.

— Так ты нашла его? — спросил рейнджер, удобно устроившийся поблизости.

Рядом стоял его черноволосый спутник.

Пони кивнула.

— Я думаю…

— Не надо много думать, милая, — сказал Андаканавар. — Чувствуй.

Он нагнулся и помог ей выбраться из пещеры.

— Тебе пора возвращаться в Дундалис, — сказал рейнджер. — К вечеру обязательно начнется буран.

— А куда теперь направитесь вы оба?

— К себе, на восток, — ответил рейнджер.

— Не боитесь бурана?

— Для альпинадорца это просто снежок с ветерком, — засмеявшись, ответил рейнджер. — Разумеется, путь у нас нелегкий, но нам он вполне по силам.

Пони долго глядела на синеглазого великана. Они были знакомы всего несколько дней, но она чувствовала, что будет очень скучать по нему.

— Ты обещал учить меня, — с упреком возразила Пони.

— Что я и сделал, — ответил рейнджер. — Ты же сказала, что видела своего погибшего любимого, а это огромный успех для первого общения с Оракулом. Зеркало я оставляю здесь, и ты можешь часто приходить в эту пещеру. С каждым разом у тебя будет получаться все лучше. Ты начнешь учиться самостоятельно. И однажды наступит день, когда ты поймешь. Поймешь, что ты не одинока, что есть место удивительного покоя, ожидающее нас после земной жизни. И когда ты будешь знать это наверняка, а не просто надеяться, ты станешь свободной.

Пони с любопытством глядела на рейнджера, не зная, верить ли его словам и его обещанию.

Упрямая и недоверчивая часть ее личности протестовала — неужели Оракул способен дать ей это совершенно новое знание? Но где-то глубоко, в самом потаенном уголке своего сердца, Пони молила о том, чтобы слова рейнджера оказались правдой.

— Это окно, брат, необходимо плотно занавесить, — сказал вошедший в келью магистр Фио Бурэй.

Фрэнсис, как обычно, стоял у окошка и глядел на поля с западной стороны монастыря. Он повернул к вошедшему свое лицо — на нем застыла гримаса боли.

— Чтобы не проникал холод? — спросил он Бурэя, — Или чтобы не слышать криков тех несчастных?

— По обеим причинам, — мрачно ответил Бурэй.

Потом он несколько смягчился и вздохнул.

— Разве ты не идешь на торжественную службу по случаю наступления нового года? — спросил он.

— О чем нам молиться? — искренне спросил Фрэнсис. — Чтобы чума не проникла за наши стены?

— У меня нет ни времени, ни желания выслушивать твои нескончаемые колкости, брат, — ответил Бурэй. — Отец-настоятель Агронгерр просил передать, что мы скоро начинаем. Ты присоединишься к нам?

Фрэнсис снова повернулся к окну. На поле дрожали тоненькие огоньки костров — дров у чумных больных было очень мало. В месиве из снега и грязи стояли сооруженные из чего придется хлипкие навесы, под которыми лежали больные. Силуэты других больных медленно передвигались между навесами, почти неразличимые во тьме.

— Нет, — ответил Фрэнсис.

— Это обязательная служба, — напомнил ему магистр Бурэй. — Я еще раз спрашиваю: ты пойдешь?

— Нет, — без колебаний повторил Фрэнсис, даже не потрудившись повернуться к Бурэю.

— Тогда утром тебе придется объясняться с отцом-настоятелем Агронгерром, — заявил тот и покинул келью.

— Нет, — еще раз сказал Фрэнсис.

Итак, наступил последний вечер восемьсот двадцать девятого года Господня. Фрэнсис знал, что смена года — не более чем символическая веха, попытка ограничить человеческим календарем безостановочный ход Божьего времени. Вместе с тем он понимал потребность в подобных символах. Они давали человеку определенное вдохновение. Из них человек мог почерпнуть силу и решимость для того, чтобы действовать дальше.