Светлые крылья для темного стража - Емец Дмитрий

Рахит, он же подставка для мотошлема, молча открыл дверь. Корнелию его молчание не понравилось. Он на всякий случай отодвинулся, опасаясь пинка, и быстро сказал:

— Так и быть, сынок, живи и не мучайся! Я пошел! Девяносто девять процентов, что я вернусь вовремя!

Эссиорх попытался не улыбнуться. Он уже усвоил, что, когда Корнелий так говорит, всегда в последний момент оказывается, что выпал тот самый один процент, который был оговорен как невозможный.

Слышно было, как Корнелий спускается, перепрыгивая через три ступени и грохоча как пустой мусорный бак, который скатили по лестнице. Наконец топот смолк. Дверь внизу хлопнула. Корнелий растворился в суматохе города.

— Тихо как стало! Не верю, что мы одни! — сказала Улита, вслушиваясь в непривычную тишину.

Эссиорх кивнул.

— Не говори ему, но втайне он меня восхищает! — задумчиво произнес он. — У него взгляд художника.

— Он что, тоже рисует? — удивилась Улита, никогда не видевшая, чтобы Корнелий прикасался к кистям.

— Нет. Но это не главное. Он способен радоваться самым простым вещам. Например, стоит у окна и играет на флейте для соседской канарейки. Она на два окна левее живет. Ее отсюда не видно, но слышно. Или маголодией гоняет по стеклу дождевую каплю, рисуя рожицы. Или по двадцать минут сажает на салфетку муравья, который непонятно зачем влез на столик в кафе, где его сейчас придавят. Только посадит, чтобы перенести на траву, а муравей опять на столе.

— А ты что, так не можешь?

— Так — нет. Мне бы это даже в голову не пришло. Признаться, я ему завидую. Только, повторяю, не говори Корнелию, чтобы он не задирал нос! И вообще боюсь я за него! — сказал Эссиорх, с братской, скрытой под грубостью нежностью выглядывая в окно, чтобы еще раз увидеть прыгающую спину Корнелия.

— А ты не бойся! Москва же — это болото? Болото! А в болоте выживает не самый сильный головастик, а самый шустрый, — заявила Улита.

— Ты не права, — мягко сказал Эссиорх.

Рядом с вечно взрывающейся и кипящей Улитой он казался воплощением умиротворенности. Даже его легкое занудство оказалось очень кстати: оно противопоставлялось Улитиному буйству и уравновешивало его.

— Ну и что! — фыркнула Улита. — Когда женщина не права — извинись перед ней. Когда женщина не права вдвойне — извинись перед ней два раза. Прямо тошно, каким простым вещам приходится обучать!

Эссиорх подошел к мольберту и, взяв кисточку с полузасохшим маслом, задумчиво ее лизнул. Хранитель любил нюхать масляные краски и пробовать их на вкус. Он утверждал, что хорошее масло можно отличить от плохого по одному только запаху. Он более наполненный, дразнящий, но не резкий.

— Может, ты не художник, а тайный токсикоман, а? С красок перейдешь на клей, а после клея дорожка под горку накатанная? — спросила Улита, у которой было что на уме, то и на языке. Даже, пожалуй, на языке чуть больше.

— С красок я перейду на книжные страницы. Знаешь, как пахнут новые книги? У каждой страницы — свой запах, — мечтательно сказал Эссиорх.

В его больших глазах появилась ланья мечтательность. Улита не выдержала и повисла у него на шее корабельным якорем. Эссиорху хотелось рисовать, и он подставил ведьме свежую, хотя и давно не бритую щеку. Улите это не понравилось.

— Фу, снова ты занудствуешь! Что ты понимаешь в любви? — спросила она с досадой.

— Достаточно. Любовь — это состояние души при непротивлении тела, — ответил Эссиорх.

Улита задумалась и, вертя его слова как головоломку, даже высунула язык цвета докторской колбасы.

— Ну уж нет! По мне так любовь — это состояние тела при непротивлении души, — заявила она и снова полезла колоться о подбородок Эссиорха, про который она не раз говорила, что папа у него кактус, а мама ежиха.

— Не понимаю я тебя! Ты прям не мужчина, а памятник! И как так можно жить? — промурлыкала Улита.

Она стояла за спиной Эссиорха и, закрывая ему руками глаза, мешала рисовать.

— Как жить?

— Ну мужчина — усредненный такой — обычно судит о благополучии другого мужчины по трем вещам: машине, девушке и квартире. Машина должна быть крутая, девушка с ногами от глазных зубов, а квартира — стильная берлога. А у тебя что? Вместо машины раздолбанный мотоцикл, девушка — борец сумо, а о квартире я вообще молчу. Ты за нее даже не платишь, потому что без тебя тут потолок рухнул бы через две минуты… Не стыдно?

— Не стыдно. Мотоцикл… пусть меня кто-нибудь в пробке обгонит. Квартира недалеко от центра. Ну а девушка у меня вообще самая лучшая, — твердо сказал Эссиорх.

Он отлично знал, что внешне уверенные люди как никто другой нуждаются в усиленных дозах сторонней уверенности.

Улита просияла и вновь попыталась повиснуть на Эссиорхе. Но именно в этот момент в дверь позвонили.

— Ты уверен, что твой чемпион по выхватыванию флейт из кастрюли с супом понимает по часам? — спросила она с досадой.

— Это не Корнелий, — сказал Эссиорх.

— Откуда ты знаешь?

— Корнелий обычно трезвонит так, будто за ним гонится весь мрак, а тут всего лишь двойное, очень аккуратное «дзынь» с маленьким промежутком. Это больше похоже на… Дафну! — закончил Эссиорх уже в коридоре, распахивая дверь.

Предчувствие не обмануло. Это действительно была Дафна. О ее ногу терся Депресняк, немедленно рванувший на кухню. Эссиорх мысленно открыл дверцу холодильника.

— Привет! Заходи! — обрадовался Эссиорх, за рукав втягивая в коридор Дафну.

Эссиорха оттеснила Улита. За спиной Дафны она углядела сияющего Мефа и уставилась на него с подозрением.

— А ну отвернулся от меня и привел лицо в нормальное состояние! — велела она.

— Чего? — растерялся Меф.

— А того! Ты похож на героя из японской мультяшки, когда они всех поубивают и радуются! Только глазки у них малость побольше и рожа не такая хитрая! — сказала Улита.

Дафна оглянулась на Мефа. М-да, наследник мрака, пусть даже и бывший, мог бы радоваться менее заметно. Меф сунул руку в карман и выудил стеклянный пузырек из-под валерьянки.

— О, знакомые лекарства! — умилилась Улита. — А пустырничек не пробовал? Две столовых ложки таблеток валерьянки на полстакана пустырника, добавляешь каплю йода для здоровья, перекиси, чтобы булькало, немного зеленки, чтобы цвет был приятный, — и вечный покой в этом мире бушующем! Можно не откладывая отправляться лизать краски!

Улита замолчала, довольная, что ей удалось тремя фразами проехаться сразу по Эссиорху и по Мефу. Вот только Меф слушал ее невнимательно. Большим пальцем он осторожно снял с пузырька резиновую крышку и протянул его Улите.

— Твой эйдос! Держи! — сказал он, широко улыбаясь.

До последней секунды он был уверен, что скажет это совсем просто, а вышло дешевое пижонство в стиле: купчина-мыловар жертвует десять рублей на бедных сироток.