Светлые крылья для темного стража - Емец Дмитрий

— В чем?

— Что Лигул посылает шпионов!

— Не шпионов, а разведчиков! — предусмотрительно поправил Ромасюсик.

— И зачем Спуриусу нужен я? — спросил Меф.

— Лигул предполагает, что Спуриус тобой заинтересуется. У вас с ним много общего. И ты, и Спуриус — стражи без дархов, — прощебетал Ромасюсик.

Меф не видел, но чувствовал, как шоколадный юноша вертится, подпрыгивает, наматывает шнур телефона на руку и ведет себя беспокойно, как попугайчик, которому повесили в клетку зеркальце.

— Я не страж. И дарх у меня не отнимали. Я его уничтожил сам, — поправил Меф.

Ромасюсик лизнул телефонную трубку.

— Какая разница? Главное — вы, те, у кого дарх когда-то был, а теперь его нету… В общем, Праша меня уже пинает. Когда мы получим пергамент?

— Я сам с вами свяжусь! — коротко пообещал Меф и бросил трубку назад в коробку. — Что за «спуриус»? Знакомое какое-то слово! — спросил он, глядя на Эссиорха.

— Все та же латынь. Хочешь понять настоящее — оглянись назад. Хочешь понять будущее — оглянись назад еще дальше. Хочешь узнать все сразу — вслушайся в слова, — пояснил Эссиорх. — Spurius — незаконнорожденный сын неизвестного отца.

— Не думал, что стражам мрака так важна законнорожденность, — сказал Меф.

— Стражам мрака важно все, что важно для человека. В конце концов, это только пиявки, сосущие силу чужих душ, — заметила Даф.

— А если сын незаконнорожденный, но отец известен? — с любопытством спросил Меф.

— В этом случае nothus homo. Римляне обожали на досуге чуток покопаться в чужом грязном белье. Троил считает, эта одна из причин краха их культуры. Истинных причин, ибо истинные причины всегда лежат в глубине! — пояснил Эссиорх.

Меф лизнул палец и провел по стеклу. Его всегда привлекал этот звук. В нем была законченность. Мефу он напоминал «жизнь и смерть таракана», сыгранную на самой толстой гитарной струне.

— А чем так отвратителен Спуриус? Почему его ненавидят и свет, и мрак? Ну Лигул понятно — Спуриус для него конкурент…

Эссиорх подошел к чистому холсту и кистью провел по нему горизонтальную черту.

— Вот смотри. Смертные считают, что существуют два полюса: «есть Бог» и «нет Бога». На деле же полюсов три — «нет Бога», «есть Бог» и «все равно». Вот этот полюс «все равно» Лигул пока недооценивает. Спуриус же еще при жизни Кводнона делал ставку на тех, кто живет на полюсе «все равно». Он придумывает для них красивые теории, психологические системы и так далее. Он — некоронованный король тех, у кого эйдос окружен прослойкой жира. Герцог теплохладных, владыка равнодушных. Он сосет их как вампир, с каждым часом наливаясь их силой. Спуриусу уже даже не нужен дарх. Он и без дарха не слабее стражей. Именно оттуда, из серости, он собирается прыгнуть на трон Кводнона.

— А какая валькирия поручилась за него? — вспомнив, спросил Меф.

— Вообще впервые об этом слышу. Это или ложь Лигула, или страшная тайна всех валькирий. Но кто бы ни была эта несчастная — уверен, она сотни раз потом пожалела, — серьезно ответил Эссиорх.

Меф посмотрел на телефонную трубку.

— Странно, что Боватингмо кинулся жаловаться не Лигулу, а Прасковье! — сказал он.

— Прасковья слишком молода, чтобы понимать подковерную возню мрака, — загадочно улыбнувшись, сказал Эссиорх. — Боватингмо — приближенный Кводнона, а не Лигула. При Лигуле Боватингмо возвыситься не удалось, а стражи мрака тщеславны. Ты понимаешь, что это означает?

— Не особо.

— Как минимум то, что Боватингмо не союзник Лигула. Зато вполне может оказаться тайным союзником Спуриуса. Или, во всяком случае, одним из тех, кто делает на него ставку. Улавливаешь?

— Начинаю улавливать. Боватингмо нес этот пергамент Спуриусу, а мы его перехватили. Но зачем Боватингмо побежал к Прасковье?

— Видно, просчитал, что надо выслужиться перед Лигулом, чтобы тот не взъелся на него за измену. А к Прасковье помчался, чтобы Лигул пронюхал как можно позднее. Прасковья-то самонадеянна. Двойная игра.

— Вспомнил! — воскликнул Меф. — На запястье у парня, что набросил на меня удавку, я видел клеймо Spurius!

— В том-то и дело! Так что пергамент я у вас заберу и отнесу его Троилу. Мало ли, как что сложится, — сказал Эссиорх.

Выскочив от Эссиорха, Улита, наполненная гневом и тоской, неслась, не разбирая дороги. Пешеходы разлетались от нее как кегли, машины визжали тормозами и истерично гудели, когда она сквозь поток перебегала проспект. Улита ничего этого не видела. Лишь дарх жег ее, и нон-стопом звучали в ушах слова Эссиорха:

«Личная жизнь — это жизнь личности. А разве ты личность? Ты марионетка мрака!»

Внутри у ведьмы что-то лопалось, взрывалось, перекручивалось, разлеталось осколками. Улите чудилось, что в груди у нее бушует пожар, и она нетерпеливо ждала, пока пожар прогорит и оставит одно пепелище. В этом огне, она надеялась, сгинет и Эссиорх, и память о нем, и она сама, и весь мир, и ее ненависть, и… и… и… Тут все путалось, мешалось, и, проваливаясь в слепой гнев, ведьма теряла контроль над собой. Вокруг сталкивались машины, разлетались стекла, выли собаки, однако Улита этого даже не замечала.

Улита была девушкой сильных страстей. Когда страсти кипели, она переставала понимать что-либо. Нет, ведьма не таила обид месяцами, сверля пустоту немигающими гадючьими глазами. Не высиживала месть как яйцо василиска. Она бушевала сразу и вдруг, выплескивая наружу все, что накапливалось внутри.

Только через час Улита начала остывать. Теперь, когда пожар отбушевал, ей хотелось плакать. Вот только, чтобы плакать, рядом нужен кто-то, о кого можно вытереть нос. Кто-нибудь в меру сочувствующий и даже слегка вампирящий чужие беды.

Упомянутые сострадательные вампирчики собственной жизнью обычно не живут, однако охотно становятся зеркалами чужого существования. Такие подруги и приятели есть у многих. У многих, но не у Улиты, слишком стремительно перемещающейся в водах жизни для того, чтобы на ней могли удержаться рыбы-прилипалы.

«И почему у меня все не как у людей? Некому даже в жилетку порыдать!» — подумала ведьма с досадой.

Поймав на себе несколько скользяще-любопытствующих женских взглядов, Улита догадалась, что ей нужно привести себя в порядок. Для этого же, как минимум, ей необходимо зеркало и более-менее спокойное место.

Оглядевшись, Улита осознала, что она уже в центре и даже не особенно далеко от Дмитровки. Видно, даже в неосознанном состоянии ноги несли ее в привычном направлении. В нескольких метрах Улита обнаружила витрину бутика, в котором, помнится, даже как-то что-то покупала.