Лед и пламя - Сандему Маргит

Родители Белинды уехали в Элистранд, не испытывая к дорогому Герберту такого восторга, как раньше. Но они обещали вести себя так, как подобает в доме скорби, и не касаться будущего Ловисы, пока усопший не будет предан земле. Однако Белинда смогла остаться Гростенсхольме. Даже ее родители поняли, что переезжать опять в Элистранд было для нее невозможно. Во всяком случае, пока там была фру Тильда.

— Мне жутко от завтрашнего погребения, — сказала Винга. — Но ведь нам нужно идти?

— Да, нужно, — сказал Хейке. — Особенно Белинде следует быть там, поскольку она была его свояченицей. И нам следует идти не только потому, что мы — соседи, но и чтобы морально поддержать Белинду. Сольвейг и Эскиль тоже придут.

«Нас так мало, — удрученно думал Хейке. — Когда-то в усадьбах кипела бурная жизнь. Например, во времена Виллему, или раньше. Габриэлла, Лив и Даг, их было так много. Мы читали об этом. А затем одно время здесь не было никого. Только Винга высоко в горах. И я пришел домой. Мы, естественно, увеличили семью, но так мало! Вильяр должен скоро жениться, иначе семья вымрет. Но он не торопится, совсем нет».

Винге не нужно было тревожиться по поводу похорон. На следующий день она была такой уставшей, что Хейке попросил ее остаться в постели. Она выполнила это охотно, и только одно это было признаком того, что она больна.

Похороны, как и ожидалось, были тягостными.

Неожиданно выяснилось, что у фру Тильды были родственники, Белинда чувствовала какое-то облегчение. Она была не такой уж безнадежно одинокой. На похоронах присутствовали также два маленьких, робких человека, стоявших на заднем плане и почти никак себя не проявлявших. Позднее Белинда и другие узнали, что это брат и свояченица отца Герберта.

Фру Тильде совсем не нравилось, что родственники Сигне были тут. Они встретили в Элистранде очень прохладный прием и явно сожалели о том, что не остались у Белинды в Гростенсхольме.

Когда они все вышли с территории кладбища, Белинда, шедшая вместе с Вильяром, услышала позади себя голос фру Тильды. Эта дама разговаривала, видимо, с какой-то родственницей.

— Вон он идет, высокий, темноволосый, с жуткими глазами. Это он убил Герберта. Но он разгуливает на свободе! Он же из Гростенсхольма, а они высоко котируются у властей! Он, я думаю, откупился.

Белинда шла рядом с Вильяром, касаясь его. Они ничего не сказали, не выдали себя ничем, но оба были в одинаково подавленном настроении.

Родители Белинды приехали в Гростенсхольм в этот день позднее. У матери были заплаканные глаза. Им не удалось заполучить маленькую Ловису.

— Страшный человек! Вы знаете, что она осмелилась сказать? — сказала, рыдая мать Белинды. — Что Ловиса не должна воспитываться в грехе и пороке! У нас!

— Меня подмывало бросить ей в лицо несколько правдивых слов о ее сыне, — сказал отец Белинды, тоже взволнованный. — Но ведь так не поступают на похоронах. Однако мы были не в силах остаться там еще на одну ночь — нас и не пригласили, так что, если бы мы могли пробыть здесь до завтра…

— Естественно, — сказал Хейке.

— Чтобы Сигне оказалась несчастлива в супружестве! — стонала мать Белинды. — Чтобы это постигло нас! Будто мы не достаточно хлебнули с Белиндой! И на тебе, Сигне! Лучшая из всех!

— А что же с Белиндой? — промолвил Вильяр резким тоном. — Она ведь в порядке!

— Да, но у нее ведь нет ума, — сказала мать.

— Ум еще не все в этой жизни. Впрочем, я не заметил, что она менее способна, чем другие. Она — не сложная, а это надо понимать, как комплимент. И она думает прежде всего обо всех других, в последнюю очередь о себе. Разве можно желать большего?

— Нет, нет, естественно, нет, — пробормотала женщина и опустила глаза. — Да, Белинда хорошая.

Хейке сидел молча, от боли он прикрыл глаза. Как могли родители жаловаться на свою дочь, которая сидела рядом с ними, по другую сторону стола, и все это слушала? Однако впечатление было такое, будто Белинда привыкла к такого рода разговорам.

Хейке поднялся к Винге. Она была оживленной и радостной и выглядела лучше. Отдых пошел ей на пользу.

— Мы не можем допустить, чтобы родители взяли Белинду с собой, — сказал он. — Она должна остаться здесь. Но у нас должен быть предлог.

Винга сразу загорелась.

— Не может ли она быть моей камеристкой теперь, пока я немного нездорова? «Камеристка» звучит так аристократично.