Лед и пламя - Сандему Маргит

Он почти потащил Белинду за собой, спеша за другими участниками похорон. Они увидели, что Эскиль стоял и ждал их. Сольвейг поторопилась опередить других, чтобы принять гостей.

— Что это было?.. — попыталась выяснить Белинда, но Вильяр оборвал ее.

— Не спрашивай! Бог да поможет всем нам. Что ждет нас теперь?

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду то, что мы потеряли Томаса и Вингу. Это — самое худшее, что могло с нами случиться. Теперь мы стоим перед потопом!

На поминках в Линде-аллее они ничего не сказали. Этот время было полностью посвящено памяти Винги. Но по пути в Гростенсхольм Вильяр говорил со своим дедом.

— Я этого не понимаю. Как Тула могла такое натворить? Ведь никто из меченых Людей Льда не имеет таких больших сил?

— Тула действует не одна, — ответил Хейке. Он был очень бледен.

Вильяр посмотрел на находившуюся перед ними старую усадьбу.

— Поэтому она не хочет жить в Гростенсхольме?

— Они ждут ее там.

— Речь ведь идет не о наших предках?

— Нет, те никогда не делали такого. Это совсем другие.

— Но они были сейчас за пределами усадьбы.

— Да, это так.

— Кто это?

— Весь серый народ?

— Нет. Только четверо из них. И я никогда не понимал, что они у нас делают. Никогда! Они во много раз сильнее, чем серый народ. У них с серыми, собственно, ничего общего. Но они следуют за людьми Льда еще со времен Тенгеля и Силье.

— И они тянутся к Туле? Хейке ответил угрюмо:

— Я не знаю, какого рода связь она с ними имеет, но она их добыча, это так. Как только она окажется в стенах Гростенсхольма. И она знает об этом.

— А она не отступит?

— Теперь уже нет. После смерти Томаса она сожгла все мосты, ведущие к людям. Как ты только что видел.

— Да, — сказал Вильяр с содроганием.

— Я боюсь, Вильяр. Боюсь, что она будет здесь. Однако бедная маленькая Белинда отстала, мы ушли вперед! Она старается поспевать за нами, а мы просто шагали шире.

Они подождали ее.

— И все-таки, — медленно произнес Хейке, — все-таки мне страшно возвращаться в Гростенсхольм. Там так пусто, Вильяр! Так пусто!

— Я знаю, дед.

Тайком он взглянул на Хейке. Дед не был похож на себя. В такой скорбный день это было бы не удивительно. Но тут было нечто большее — в глазах Хейке можно было прочитать фанатичную решимость. Вильяр видел ее с того самого утра, когда дед сообщил, что бабушка умерла. На лице Хейке, исполненном достоинства, отражалось не только бездонная скорбь, но и ни с чем не сравнимое отчаяние. Нечто неотвратимое, что испугало Вильяра.

В такие моменты хорошо было иметь рядом Белинду. Она была такой доверчивой, такой земной. За время короткого пути до дома она размышляла о многом. О практических вещах, которые она должна была проделать с Ловисой. О том, должна ли она, Белинда, уехать теперь в Кристианию, и о том, как они поступят с вещами Винги.

Прекрасно, что можно было заниматься такими простыми делами.

Уже на следующий день Хейке пошел к ленсману и рассказал, что случилось с фру Тильдой, которой уже хватились. Разумеется, он не сказал правды. Он назвал это «самовозгоранием». Это было нечто, чего все боялись. Все знали страшные истории о людях, которые начинали гореть. Собственно, таких случаев на свете было очень мало на протяжении всей истории, но страшные рассказы охотно передавались народом из уст в уста.

И когда ленсман и его свита увидели на дороге останки фру Тильды, то никто не усомнился. «Видно, это сам дьявол пришел и забрал ее», — решил ленсман, и никто ему не возражал.

Ловису забрали в Гростенсхольм. Прислуга из Элистранда не протестовала. Родителям Белинды было снова отправлено послание. Потому что кто-то же должен был позаботиться об усадьбе?

Однако прежде чем успели приехать родители, сестры и братья Белинды и начались хлопоты по переезду, в Гростенсхольмской волости произошли другие события…

Через два дня после погребения Винги Вильяр спустился вниз в столовую, чтобы позавтракать. Белинда была уже тут, с маленькой Ловисой на коленях.

— Доброе утро, — приветливо поздоровался он. — Уже встали?

Как всегда, когда она видела его в последнее время, она испытывала потрясение. Приятное, однако ей это не нравилось. Это причиняло боль.