Золотой ключ. Том 1 - Эллиот Кейт

— Да, Сарио. — Сухонькие губы дрогнули и растянулись в сдержанную улыбку. — Если б вы только знали, как молился я, Иль-Адиб, цев'рейна!

— Что это означает? — спросила она, все еще держась за мрамор. — Как вы меня назвали? На каком языке?

— О, простите старика, граццо… Я понимаю, вам это кажется странным. Лингва оскурра. Сарио тоже был удивлен.

— Темный язык? — Сааведра нахмурилась. — Нерро лингва — это мор.

Он прижал ладонь к сердцу.

— О, простите. Я эстранхиеро, чужестранец. Но говорю на вашем языке, я ведь много лет здесь прожил. А когда-то мой язык был понятен всем, и на нем пели красивые песни. — Он немного помолчал, не опуская руку. — Это означает “тайный язык”.

— Лингва оскурра. — Сааведра задумалась над этими словами. — Ну, и почему я должна идти с человеком, который говорит на тайном языке?

— Чи'патро, — произнес он четко, но совсем не обидно. — Вот уж от кого я не ожидал подобного вопроса, так это от вас.

Она невольно умолкла. Струя фонтана стала ледяной, по телу побежали мурашки.

— Он у вас? Сарио?

— Он велел мне сказать, на тот случай если вы начнете расспрашивать: “Номмо Чиева до'Орро”.

Именем Золотого Ключа. Просьба, равносильная приказу. И не столь уж неожиданная, ведь Сарио всегда Сарио. И — доказательство. Никто, кроме Одаренных Грихальва (и Сааведры — благодаря Сарио), не знал этой фразы.

"А еще — это. Тайный язык эстранхиеро”.

— Кордо, хорошо, — сказала она, — я пойду. И подала старику руку. Сухонькая ладонь оказалась на удивление крепкой.

Глава 12

Вороны покинули комнату, где лежал усопший. Один за другим исчезали огни — каждый Одаренный уносил свечу. И вот осталась последняя свеча, и пламя ее трепетало от дыхания последнего Одаренного, но он не спешил уходить. Пусть огонек еще немного поцветет на фитиле, а Вьехо Фрато посидит у ложа того, кто почти во всем заменял ему отца.

Как тяжело… Эйха, как тяжело…

— О Матра, — прошептал Раймон, склоняя голову и запуская в густую шевелюру непослушные пальцы. — О Матра Дольча, скажи, добралась ли к тебе его душа?

Наверное, еще нет. Пока теплится свечка…

И конечно, негоже ему сидеть у ложа покойника. Раймон неуклюже (вокруг никого, стоит ли заботиться об изяществе движений?) освободил стул и опустился на колени. Под тонким ковром — жесткие кирпичи.

— Номмо Матра эй Фильхо… — Молитва шла легко, от чистого сердца; несомненно, этот человек достоин легкого ухода и теплой встречи. — Если не угодно Тебе принять душу его, то я с радостью займу его место рядом с Тобою…

— А ты уверен, что тебе там место?

Раймон вздрогнул, лицо исказила гримаса. Он ничего не слышал — ни звука шагов, ни тихого сообщения о приходе. Она просто появилась рядом с ним.

И Раймон ее знал. “Пресвятая Матерь!"

Он уперся ладонью в кровать, чтобы поскорее встать и выпрямиться. И сглотнул, прежде чем заговорить.

— Премиа?.. Премиа Санкта?

— Грихальва, я задала тебе вопрос. Ты уверен, что рядом с Мат-рой для тебя найдется место?

"Насмешка едва заметна, но вопрос оскорбителен по сути”. В нем закипал гнев.

Надо во что бы то ни стало сдержаться, не разразиться грубой, язвительной отповедью. Смириться. Что бы она ни замышляла, не дать ей повода сказать: “Ты мне противен”.

— Премиа. — Он грациозно поклонился, коснулся ладонью груди. Дверь за ее спиной осталась отворенной. Свет ее почти не касался, но она излучала собственный, вернее, ее одежда: белая сутана, белый чепец, серебристый шнурок с кистями на талии. Строгие черты лица — но все же не такие резкие, как взгляд, в котором угадывалась злоба.

Он покосился на дверной проем и понял намек: ей безразлично, что их могут увидеть или услышать.

— Премиа Санкта, регретто… — снова заговорил он подчеркнуто вежливым тоном. — Вы уж простите меня за самонадеянность.

— Все вы, Грихальва, самонадеянные. — Тонкий, слабый голос, но произношение весьма отчетливое — недослышать трудно. — Мните себя художниками, достойными повышения. Уверены, что вернете себе место, которого вас Матерь с Сыном лишили в наказание за гордыню.

У Раймона пересохло во рту, на лбу выступил пот. Злости в ее глазах поубавилось, но, бесстрастные, они выглядели еще страшнее. Она знала, как ужалить более чувствительно.

Судорожно сглотнув, он вымолвил: