Ричард Длинные Руки – паладин Господа - Орловский Гай Юлий

Я примирительно улыбнулся, сделал шаг назад. Ее тело заметно расслабилось, она даже выдавила улыбку. Глаза ее были огромные, зеленые, не просто приподнятые к вискам, а с наклоном почти под сорок пять градусов, длинный тонкий нос переходит в верхнюю губу, хотя по краям оставались отверстия с аккуратно закрытыми кожистыми клапанами.

– У вас неприятности, – произнесла она с сочувствием. – Вам очень плохо… но верьте, все невзгоды пройдут…

Я сказал с кривой улыбкой:

– Нет невзгод, а есть одна беда: ее любви лишиться навсегда… Еще раз простите за вторжение.

Она сделала шаг от окна в мою сторону, шаг доверия, ибо я нависал над нею почти на голову. Меня раскачивало, я пьяными глазами косился на ее высокую грудь, единственную на всем теле покрытую тонкими шелковыми волосами. Тоже синими. Вся кожа везде, где открыто взору, гладкая, как синий алебастр, но грудь – исключение, которое я не знал, как истолковать. Странно, чувствовал быстро нарастающее возбуждение. Все эти голые сиськи, крупные и горячие, мягкие и тугие, – не то чтобы осточертели, но как-то приелись, что ли, стали привычными, а вот эти… да еще наверняка такие холодненькие…

Она протянула руку, я ощутил холодное, как у лягушки, прикосновение, чуть не застонал от удовольствия.

– Черт, какая прелесть!.. Простите еще раз. Вы… удивительны!

– А вы… вы печальны…

– Если бы только печален!

Чтобы не брякнуть лишнее и тем более не сделать, я отступил, задом толкнул дверь и вывалился в коридор. В голове шумело, перед глазами мелькали всякие гадкие сценки. Пришла мысль, что если бы я того, действовал, то можно бы оттянуться с нею на пару, она ж такая непугливая, сразу поняла, что мне хреново. Я еще Шекспира вовремя ввернул, самого чуть слеза не прошибла, а уж она бы вовсе утешала меня всю ночь…

Застонал, какая же я гадостная скотина, откуда из меня лезет все это… свободное и вольное, раскрепощенное, до чего же во мне тонкая пленка запретов, рвется от двух-трех кубков вина в желудке! Может быть, еще в гортани. А вот тебе, дорогой Самаэль, хрен тебе в задницу. Не наблюю в коридоре, хоть уже тошнит, не полезу ко всем встречным бабам, не заору удалую песню, ибо уже полночь, а люди и нелюди спят, вообще щас пойду как по струнке к своей комнате, чтобы никто даже не подумал, что я вдрызг, в стельку и ноги враскоряку.

Воздух в комнате ходил от храпа тугими волнами. Я рухнул на постель не раздеваясь, и сразу же все завертелось, закрутилось, ложе начало приподниматься, пытаясь меня сбросить на пол. Я уцепился за края, сказал себе твердо, а вот не дамся…

Проснулся на полу. Голова раскалывалась от боли, Гендельсон уже сидел на своей лавке и натягивал сапоги. Я попробовал встать, перекосило от боли. На его морде заметил вроде бы злорадство, спросил зло:

– А вы, сэр Гендельсон… что, не напиваетесь, как свинья, на которую, кстати о птичках, очень похожи?

Он вскинул бровь, осведомился с оскорбительной вежливостью:

– Почему о птичках?

– По кочану, – ответил я. – Что, стыдно признаться? Ломает?

Он пожал плечами.

– Раньше было стыдно… что не напиваюсь на пирах. И вообще, по любому поводу и без повода, как у нас принято. Даже врал, что, мол, вчера перепил, сегодня голова болит, потому не буду… Но сейчас у меня такое положение при дворе, что мне не надо прикидываться, сэр Ричард! Да, я не любитель вина. Да, я не любитель пьяных драк. Да, я плохо владею мечом… можно сказать, совсем некудышне… но у меня прекрасная библиотека, у меня много хороших верных друзей и, главное, у меня самая лучшая в мире жена! И пусть кто-то попробует сказать, что живет лучше!

Я встал, ухватился за стену, мир закачался, а желудок начал карабкаться, цепляясь за ребра, как за ступеньки лестницы, повыше к горлу.

– Не скажут, – прошептал я. – По крайней мере я уж точно не скажу…

Он проводил меня насмешливым взором, я вывалился в коридор, за спиной хлопнула дверь, слышались тяжелые шаркающие шаги.

– Да уж, сейчас точно не скажете… Но что будет, когда голова перестанет трещать?

– Тогда затрещит сердце, – ответил я.

На дворе в глаза ударило солнце. Слуга с сочувствием смотрел на мою опухшую харю. Вывел коней, сказал, подавая повод:

– С седла не брякнетесь, ваша милость? Может быть, лучше отложить выступление на сутки?

– Лежать – не сидеть, – сказал я. – Но что делать, труба зовет…

Появился Гендельсон, посмотрел насмешливо, залез на коня, а потом уже со стуком опустил забрало. Массивная железная статуя, но все-таки там под железом что-то сообразило, что выглядит смешновато, все-таки не поле турнира и тем более не поле сражалища, снова поднял железную решетку.

– Хорошо сказано, – одобрил он звучным басом. – Труба зовет на подвиги!

Господи, подумал я с отвращением. Только бы этот дурак не потащил из ножен меч и не начал помахивать в воздухе, изображая героя.

Гендельсон с усилием вытащил из ножен меч, вскинул гордо острием к небу. Солнце заблистало на лезвии, рассыпалось на тысячи блестящих искорок. Он помахал им над головой, приосаниваясь и показывая удаль и рыцарскую доблесть.

Слуга приторочил сзади к седлу два мешка с провизией, а Гендельсон тут же совсем не героически перепроверил, пересчитал, сказывается его профессия. Мы попрощались с хозяином и особенно с Дафнией. Я сказал хозяину многозначительно, что буду возвращаться этой дорогой и поинтересуюсь, не обижал ли бедную девушку. Он спокойно выдержал мой испытующий взгляд.

– Заезжайте, – сказал он. – Если не выйдет замуж, то будет еще здесь.

– А выйдет замуж, выгонишь?

– Нет, но мужья часто требуют, чтобы готовила только им дома.

Гендельсон, которому тоже надо обязательно показать, кто из нас двоих старше, многозначительно погрозил хозяину пальцем, и мы пустили коней шагом. После ночного разговора Гендельсон старался без нужды не встречаться со мной взглядом, сам не заговаривал, но держался тем не менее с прежней бундючностью, вперял перед собой такой тяжелый взор, что горизонт подрагивал и заметно прогибался.

– Вот видите, – сказал я, – нормальные хорошие люди. И хозяин с его семьей, и гости. Мы ж ни с кем не подрались даже!.. А ведь это ж земли, где воцарилось Зло. Где Тьма кругом, ни зги добра…

Он буркнул, не поворачивая головы:

– Зло принимает разные обличья.

– Да? А что мы видели на этом дворе злого?

Он подумал, ответил с прежней неприязнью, разве что не повышал тона, помнил, что он обнажился и наши роли несколько изменились:

– Все.

– Все? Это слишком много. Иначе не будет заметно Добра.

Он сказал негромко:

– Я видел, сэр Ричард, как вы фыркали, когда я… ну, с мечом. Но ведь надо же простому люду показывать пример доблести и мужества?