Цветок камалейника - Громыко Ольга

Умирать горцу было не то чтобы страшно, но очень обидно.

В неглубоком овражке мирно журчал ручеек, с обступивших поляну осинок перекликивались серые лесные цикады. Ловчий Двуединого^[31] выехал на середину небесного озера и забросил в него прозрачный невод с узелками-звездами. Одни светились ярко и ровно, другие подмигивали, будто в сеть и впрямь что-то попало. Хлопья пепла ночными мотыльками танцевали вокруг огня.

Тишш растянулся между парнями, положив голову горцу на колени. ЭрТар машинально чесал его под подбородком, Джай гладил по боку. Кошак блаженствовал, не догадываясь, какие черные мысли обуревают людей.

– Давай самойлики, что ли, заварим, – предложил горец. – Чем так сидеть-то.

– В сапоге? – вяло пошутил обережник.

– Хе! В сапоге у меня только вот это. – ЭрТар вытащил из-за голенища и гордо предъявил спутнику черную обгрызенную ложку из едальни. – А кружка, – нахально подмигнул он оторопевшему Джаю, – во вьюке у тебя за спиной. Подай-ка!

– Так ты ее все-таки украл?!

– Ну селищане с нами тоже не шибко честно поступили.

– Ты еще скажи, что если бы они нас не выгнали, то ты бы утром все им вернул!

– Конечно! – и глазом не моргнула «сорока». – Как чуял! Сходи за водой, э?

Сам горец вытащил из костра горящую ветку и, нагнувшись, прошелся по поляне, внимательно осматривая землю. Долго искать не пришлось. Самойлика, как и положено уважающему себя сорняку, без ирн росла на любых свалках – чахленькая, но вполне годная в дело. Приторный, чуть горьковатый отвар, отгоняющий сон и придающий мыслям ясность, пили как на улице Высокородных (перед завтраком, еще в постели), так и в самых грязных притонах (после ужина, ибо у тамошних завсегдатаев как раз тогда рабочий день и начинался). Подавать ее в приличном обществе было дурным тоном, однако к сидящей у костра компании это никоим образом не относилось.

ЭрТар запихнул в кружку пару стебельков и пристроил ее в развале углей. Задумчиво поглядел на оставшийся пучок.

– В костер, что ли, подбросить?

– Не надо, – поколебавшись, решил Джай. Прощаться с жизнью лучше на трезвую голову. – Да и сырая она, вонять будет.

Горящая самойлика оказывала противоположное отвару действие, опьяняя и поднимая настроение. Йеры по чуть-чуть добавляли ее в храмовые курительницы, дабы проповеди были успешнее, а исповеди искреннее. Увы, некоторые прихожане старались держаться поближе к дымящимся чашечкам, выходя из храма по стеночке и с такими блаженными улыбками, будто их наставлял сам Дву-, а то и Четырехединый с потолка. Законом вдыхание самойлики не запрещалось, а общественное порицание потерпело такое же сокрушительное поражение, как и со сквашем. Впрочем, травяной дурман выветривался за какой-то час, а похмелье ограничивалось плохим настроением.

Молчание длилось еще минут двадцать, пока вода не закипела. Настаивать самойлику не рекомендовалось, ценилась именно первая, всего несколько секунд побурлившая вытяжка. ЭрТар палочкой выкинул траву вон, втянул кисть в рукав, вытащил кружку из костра, обернул тряпкой и тут же попробовал.

– Э-э-э, хороша! Лесная, душистая. На, хлебни.

– Угольком закусить не хочешь? – мрачно предложил Джай. У него бы все небо от такого глоточка облезло.

– Надо просто уметь пить – по чуть-чуть и не касаясь края кружки. Попробуй, тебе понравится!

Джай с сомнением заглянул в кружку. На поверхности еще крутились сбившиеся в стайку листики, со дна поднимались редкие пузырьки. Говорят, винтийцы котелок вообще с огня не снимают, так кипяток через трубочку из коры и тянут. И ничего, живы.

Парень вытянул губы и осторожно глотнул. Глаза полезли на лоб, видимо, пытаясь отодвинуться подальше от рта. Желудку деваться было некуда.

Внимательно наблюдавший за Джаем ЭрТар прикусил нижнюю губу, чтобы не рассмеяться.

– Вкусно?

– …! – выдохнул парень, бывший еще не в состоянии говорить, но уже желающий ругаться.

– Да, с одного раза сложно распробовать.

Обережник поставил кружку у ног, потрогал обожженный язык кончиком пальца.

– Если мне захочется покончить с жизнью, я просто повешусь на суку.

Из леса донесся надрывный, тоскливый крик, словно кто-то одобрил эту идею. Джай встрепенулся, потревожив киса и чуть не опрокинув отвар.

– Птица, – равнодушно сказал горец, даже не повернув головы.

Обережник смущенно сел на место. Тишш охотно придвинулся обратно.

– Откуда ты так хорошо разбираешься в лесе? – с прорезавшимся уважением спросил Джай. – В горах же его вроде негусто.