У Великой реки. Поход - Круз Андрей

— Ох… спасибо в таком случае. Это и вправду подарок.

Контрразведка тем и отличается, что имеет полное право, а что самое худшее — ещё и привычку плевать на все сыскные поручения, равно как и другие документы. А вот если я доставлю пленного, то поговорить со мной придётся.

— Во, теперь спасибо сказал. Так бы и сразу. В пять часов приходи в околоток, познакомлю тебя с конвоем. И пригляди за ними, у меня с вампирами раньше никто дела не имел, так что… сам понимаешь.

— Понял, буду!

Битюгов вышел, топая сапогами пятидесятого размера. У крыльца его ждал «виллис» с неизменным его водителем и помощником — Серёгой Зайцевым, с которым я хорошо знаком был. Я вернулся в дом, поставил чайник на плиту.

Маша спала в моей спальне тихо, как мышка. А я пока в горницу переселился. С утра в доме было зябко, пол холодил босые ноги. Я сунул их в войлочные тапки, какие привозили из степных государств с юго-востока и которые пользовались в наших краях большой популярностью. Накинул рубашку на плечи.

Так. Если завтра в поход, то сегодня надо собраться до самой последней детали. А в нашем случае — взять почти весь мой наличный арсенал, благо машина увезти его позволяет, а вот кто нам в дороге встретится — это уже неизвестно. Даже лич вон прорезался.

А лич — это не вампир, даже древний, лич — это обер-вампир. Если вампир обычный пьёт кровь, то лич пьёт силу и жизнь. Если вампир владеет магией простейшей, лишь той, что «по праву крови» даётся ему, умеет глаза отвести, немного зачаровать, то лич всегда получается из колдуна. Причём обычно из великого колдуна — могучего, умышленно ставшего нежитью. И силы его удесятеряются, наверное, когда он переходит в это состояние, превращаясь в нежить. Личу становятся открыты те планы бытия, которые недоступны даже самому сильному некроманту. Он черпает мощь из многих колодцев, и всюду она ему равно доступна.

Тех личей, что упомянуты в моих книгах, можно посчитать на пальцах. Каждому посвящена если не книга, то добрый десяток глав. Я подсчитал — восемь. Этот самый Ашмаи получается девятым. И это за весь период письменной истории Великоречья. И каждому из них книги приписывают деяния столь жуткие и при этом столь великие, что волосы шевелятся, когда представляю, что мы одного такого поискать намерены. Хотя кое-какие идеи есть, не стану пока их излагать, чтобы не утомлять. Но в принципе эта затея меня пугает. Я вообще-то не за ним собрался, а за Пантелеем. Хотя… посмотрим, что со всего этого нам обломится.

А ещё у меня появилась помощница. Хорошая такая молодая колдунья, которая через недельку оклемается и вновь начнёт управлять Силой. Или через пару недель. А у меня пока помощников не было — вечно один работал. Пора обзаводиться. Хотя бы на одну работу покуда. Васька-то за пределы городских стен если только в Тверь ездит, и то в каюте первого класса на «Ласточке», что купцу первой гильдии Германскому принадлежит. Куда в поля-болота — он ни в жисть не соберётся: комфорт любит. А кто его не любит? Не всем просто удаётся в нём жить. Ваське вот удаётся. Завидую.

Затем мне, по цепочке ассоциаций, вспомнилась Лари, полудемонесса, что с Васькой живёт. Вспомнилась, и я сомлел. Магия магией, но всё же… Эх…

Кто-то опять постучался в дверь. Я с чашкой чаю в руках подошёл к окошку, выглянул. Оба-на! А это как это? Так не бывает. На крыльце стояла та самая Лари, о которой я как раз и размышлял. Непонятно. Не на ауру же моих грешных мыслей она явилась? Придётся открывать.

Я открыл дверь. Она отстранила меня с дороги плавным движением руки, блеснув ярким лаком на длинных белых пальцах, подхватила с пола небольшой рюкзачок из кожи тритона и вошла в дом, топая невысокими каблучками высоких сапог по половицам. Поставила рюкзачок на пол возле вешалки, подошла к зеркалу, посмотрелась в него. Убедилась, что совершенство не нарушено, поправила рукой рыжую прядь, выбившуюся из-под намотанного на голову подобия небольшого чёрного тюрбана. Но под тюрбан её не убрала — наверное, эта лёгкая небрежность была задумана изначально.

Одета она была, с одной стороны, скромно, но с такой тщательно выверенной скромностью, что появляются мысли о глубокой внутренней порочности. На ногах у неё были сапоги до колен, напоминающие кавалерийские. Голенища из дорогой кожи обтягивали икры, демонстрировали щиколотки и колени. На ней были кавалерийские же лосины из незнакомой мне ткани, идеально обтягивающие бёдра той самой формы, которая всё время вызывает в памяти слово «совершенство». Не хуже обтягивали они и идеальный полусферический зад, который, впрочем, был скромно почти прикрыт свободной курткой из кожи всё того же тритона, из которого сработан её рюкзак.