Дитя Ойкумены - Олди Генри Лайон

– Да что вы, герцог! Пустяки!

Отец Линды на правах старого друга мог позволить себе некоторую фамильярность в обращении к Оливейре. Однако следующий вопрос вряд ли бы прозвучал, не будь Гоффер еще и подвыпившим старым другом.

– Но что вас задержало? Обычно вы пунктуальны, как столичный экспресс!

– Вы правы, друг мой. Сущие пустяки. Ваша ларгитасская бюрократия… – опомнившись, герцог сменил тему. – Впрочем, не будем о грустном. Нас ждет бар «Катарсис»! Я взял на себя смелость сделать предварительный заказ. Надеюсь, вы не разочаруетесь.

– Погодите, дорогой герцог. Я… проклятье, совсем из головы вылетело…

Гоффер выхватил коммуникатор – так десантник выхватывает лучевик – и сунул нос в развернутую голосферу.

– Позор на мои седины! – никаких седин в каштановой шевелюре секретаря не наблюдалось. – Мне нет прощения! Казните меня на площади! Скормите меня утилизатору! Это я виноват, я один!

– Оставьте, сеньор Гоффер! Вы слишком беспощадны к себе…

– Беспощаден? Я слишком мягок! Как я мог забыть про лимит приглашений? Мало того! Перебросить входящие на «запасник» – это ли не преступная халатность?! Три сообщения из службы миграционного контроля! И я их бездарно проворонил! В петлю меня! На дыбу!

Регина подумала, что сейчас похожа на отца после «Страсти и власти». Она ничего не понимала! А дядя Клаус, того и гляди, начнет рвать на себе волосы.

По счастью, рядом была Линда.

– Что за цирк, Ли? – шепотом спросила Регина.

– Папа исчерпал лимит приглашений. Теперь у герцога проблемы с визой.

– Какой лимит?

– Годовой. Если инопланетник оформляет визу на Ларгитас, ему нужно приглашение. Для рабочей визы – от организации, для частной поездки – личное, от гражданина Ларгитаса. А туристических виз у нас нет вообще.

– Ну и что?

– А то, что на приглашения есть лимит. Папа – секретарь КПЧ, у него лимит большой. Двенадцать личных в год, не считая служебных. Вот он и не считал! Лимит закончился, и на герцога не хватило.

– Как же Оливейра прилетел?

– Не знаю. Наверно, сразу не проверили папин лимит. Выдали визу, а потом спохватились. У герцога въезд только на Сону, без посещения планеты. По упрощенной процедуре. Вот в службе и недоглядели…

– Герцога выгонят с фестиваля? Отправят на Террафиму?!

– Вряд ли. Раз уж прилетел, и сами проморгали… Нервов, конечно попортят выше крыши. Справки, подтверждения, всякие там дополнительные регистрации… Продлевать каждые сутки придется. Мне папа рассказывал.

– Ничего себе! Он же герцог!

– Ну, герцог…

– И на Ларгитасе бывал, и не энергет…

– Энергета бы вообще к нам не пустили! Только по служебной, – достав уником, Линда нашла в вирте какую-то статью. – Вот, смотри: «…в случае стратегической заинтересованности в визите со стороны правительства Ларгитаса или руководства государственной компании не ниже класса А-2, при наличии документального подтверждения, заверенного…»

– Оливейра говорил, что прилететь к нам непросто. Я думала, он шутит…

Обернувшись, Регина обнаружила, что диспозиция изменилась. Ее отец куда-то направился быстрым шагом, и явно не в сторону бара. В движении капитана чувствовалась целеустремленность перехватчика, идущего наперерез нарушителю. Смокинг больше не смотрелся на нем чужеродно: казалось, Теодор ван Фрассен вновь облачен в военный китель. Да и Клаус Гоффер прекратил казниться, взяв себе очередной мартини. А герцог рассыпался в благодарностях перед Анной-Марией:

– Я глубоко признателен вам и вашему мужу! Но, право же, не стоило утруждать…

– Что вы, сеньор Оливейра! Зачем иначе нужны друзья? В этом году мы не использовали ни одного приглашения. Мой муж переоформит документы на себя – и вас больше никто не побеспокоит…

– Я в долгу перед вами!

– Ни в малейшей степени! – Анна-Мария улыбнулась дочери, приплясывающей на месте: так Регине хотелось кинуться вслед за отцом. – Это самое меньшее, что мы могли для вас сделать.

Ограничения, думала Регина. Мама часто повторяет это слово. Вся ее работа – в этом слове. Ограничения оформляют счастье, говорит мама. Значит, герцог сейчас счастлив? Ограничение исчезло, и пришло счастье? Я вижу, что он благодарен. Но счастлив ли? Не знаю. Не вижу. Заберись я глубоко-глубоко в сознание Оливейры, поищи в чуланах, вскарабкайся на антресоль – может, там найдется оно, счастье?

Ограничения, думала Анна-Мария. Странная в частностях, нелепая на первый взгляд, раздражающая и ненавистная, система ограничений заменяет обществу то, что у человека называется «волей к жизни». Банально? Да. Но отними у общества эту волю, убей ее вместе с большинством солдат ее армии – ограничений! – и самая могучая империя встанет на путь гибели. Тирания и утопия в этом смысле близнецы.