Баймер - Никитин Юрий Александрович

Потом я воспылал интересом к пчеловодству, к рыбоводству. Видел и громадный павильон «Электроника», но наступил на горло своей песне, ощутил, что такому светлому ангелу моя техника ни к чему, ни к чему…

Когда вышли из павильона «Лесоводство», был вечер, небо медленно темнело. Разом вспыхнули фонари, а редкие звезды сразу потускнели.

Вероника шла тихая, торжественная. Оранжевый свет фонарей окутывал ее фигуру как прозрачным одеялом. Я вздохнул, она быстро взглянула в мою сторону.

– Что-то случилось?

– Красиво, – выдавил я. – Как красиво…

Он повернула голову, словно хотела проследить за направлением моего взгляда. Останкинская башня выглядела как странная марсианская мечеть, слева от нее повис диск луны, странно пепельно-серый пополам с охрой, а внизу блистал неземной город, яркий и загадочный.

Я ощутил, что поздним вечером, когда во всех окнах свет, когда еще никто не спит, город действительно сказочно красив, прекрасен, блистающ, как новогодняя игрушка.

– Да, – сказала она, – это небо… Эти звезды!.. И чистый воздух…

– Да-да, – торопливо подхватил я. – Это небо… И мы, значит, под этим небом.

Мы вышли из ворот, дальше жилые дома. Освещение вроде бы везде одинаковое, электрическое, однако все темные дома даже темны по-разному: есть с коричневым оттенком, есть с зеленоватым, есть синие или лиловые. На первый взгляд они все темные, даже черные, а в темноте, как известно, все кошки серы, а в глазу недостает не то палочек, не то колбочек, и глаз в сумерках перестает различать цвета, однако ночью различает, да еще как различает!

А сама Останкинская подсвечена снизу, вообще, странный эффект дает подсветка снизу, смотришь на привычные вещи, как будто впервые увидел, они становятся и новее, и загадочнее, и чудеснее, и чем-то маняще недостижимыми, как проехавшая на большой скорости красивая женщина в мерсе.

Город еще не спит, рано, но сейчас то ли чемпионат мира по футболу, то ли рабыня Изаура снова плачет, улицы пустые, две трети окон темные.

По проезжей части проползла поливалка, мокрый асфальт чернее самой ночи, это море разлитой адской смолы, но я с трепетом смотрел вперед на сверкающий факел подсвеченного снизу мощными прожекторами здания. Это горящий кристалл, огромный меч бога, только что вынутый из небесного горна. Если в жилых домах горят оранжевым окна, то здесь все окна черны, как грех, зато ярко освещены боковые панели, все вертикальные и горизонтальные промежутки, уступы. Все окна ровными черными квадратами смотрят темно и загадочно, уснувшие до восхода солнца, а сейчас царство совсем других сил…

Дальше дом попроще, не то казино, не то какой-то Дворец культуры или спорта. Половина окон освещена, здание как будто заполнено медом, свет мягкий, сладкий, оранжево-желтый, окна горят в беспорядке, этот дом типично московский с его неприятием порядка, организованности, симметрии…

Вероника все чаще поглядывала на меня искоса. Я шел как по звездам, душа истончилась, мне хотелось петь и плакать одновременно.

– Что с тобой? – спросила она тихо. – Тебя всего трясет.

– Ты права, – выдавил я. – Ну, когда говоришь насчет кофе… Перепил.

– Кофе – яд, – проговорила она негромко.

– Да, – согласился я. – Хоть и очень медленный.

Я чувствовал, как между нами проскакивают искры. Мой жар по инфракрасному EEE-1394 переливался в ее тело, я видел румянец на ее щеках, а взгляд, который она бросала на меня, становился все испуганнее и несчастнее.

– Вот мой подъезд, – произнесла она.

– Да…

– Тебе пора.

– Да… Нет, я посмотрю, нет ли там всяких-разных… что почтовые ящики жгут. Напугают тебя, гады… Всех бы разорвал на части, чтоб не смели, даже не думали…

Она сунула в щелочку домофона магнитный стержень, пискнуло, дверь дрогнула. Вероника вошла первой, я следом. Вероника направилась почему-то не к лифту, в той стороне лестница, я увидел в слабом свете засиженной мухами лампочки ее бледное лицо.

– Иди, – сказала она совсем тихо. – Моя квартира на третьем этаже. А лифта ждать долго…

– Да-да, – согласился я, – иду…

– Иди, – повторила она настойчиво. – У меня родители не спят. Я не хочу, чтобы они увидели тебя…

– Да, – сказал я хрипло, – да, ты права.

Она все замедляла шаг. Я догнал, площадка между первым и вторым этажом, окно, широкий подоконник, за окном чернота, пара звезд, вместо блеклой луны яркий, но далекий фонарь.

Ее лицо казалось сильно похудевшим. Глаза исчезли в темных провалах, губы выглядели совсем черными. За спиной окно, чернота ночи, я сделал шаг, она отступила и уперлась спиной в подоконник.

Я осторожно взял ее за плечи. Она пыталась отстраниться, но жар уже охватил тела, и, отстранившись головой, она невольно прижалась нижней частью живота. Дрожь пронзила мое тело, и тут же от кончиков ушей до пят меня заполнило ровным сильным жаром.

Она пыталась отстранить лицо. Мои губы жадно искали ее губы, я горел в пламени, как самый гадкий грешник, кровь кипит, в черепе грохот, шум прибоя, в кости залит расплавленный свинец.

Я не помню, что делали мои руки, в памяти только обрывки, я расстегивал «молнию», приподнимал платье, пальцы вздрагивали, обожженные прикосновением к ее чистому девственному телу. Волна неистового жара все нарастала, сладкая и мучительная боль, меня пронзило всего острой и сладостной мукой, я застонал, захрипел, вспыхнул огонь, Вселенная взорвалась, брызнули во все стороны галактики, а невыразимо прекрасное ощущение первовзрыва длилось и длилось, я уже думал, что не вынесу этой сладкой пытки, очень не скоро начала ослабевать, тускнеть, я обнаружил, что стою на подгибающихся от изнеможения ногах на лестничной площадке, в моих руках самая прекрасная и чистая девушка всей Вселенной, я ее безумно люблю и безумно страшусь потерять.

Ее хрупкое тело вздрагивало в моих руках. Лица я не видел, подбородок упирается в мое плечо, но я слышал, как такая же дрожь пробегает и по ее телу, постепенно затихая, затушевываясь, ослабевая.

– Что мы наделали… – услышал я быстрый шепот. – Что мы натворили…

– Вероника, – выдохнул я жарко. – Вероника…

– Уходи, – сказала она мне прямо в ухо. – Сейчас же уходи.

Я пытался удержать, но она выскользнула как серебристая рыбка, быстро одолела одиннадцать ступенек, щелкнул замок, я увидел, как на площадку упал узкий и резкий, как сварочная дуга, луч света.

И снова мрак, но теперь во мне пылал такой огонь, что, даже очутись в открытом космосе, я согрел бы всю Вселенную.

Ворота начали распахиваться, когда я был еще за добрую сотню метров. Я притормозил у будки, начал опускать стекло. Антон высунулся, его руки замелькали, как крылья кулера: