Земля наша велика и обильна... - Никитин Юрий Александрович

Я не слушал, Власов умеет говорить правильно и очень нудно, я с неприятным чувством вспомнил недавно показанные архивы теледебатов, что были впервые устроены между кандидатами на пост президента Соединенных Штатов Ричарда Никсона и Джона Кеннеди. Телевизоры в ту эпоху даже в Америке были не у всех, многие все еще слушали по радио, и вот все, кто слушал, поняли, что Никсон говорит умнее, ярче, речи его можно назвать речами дальновидного политического деятеля, в то время как Кеннеди говорит как неопытный мальчишка, излишне самоуверенный, недостаточно умный и поверхностный. Однако большинство уже были с телевизорами и увидели, что Никсон перед объективом скован, потеет, часто вытирает лицо платком, в камеру смотрит как-то испуганно, в то время как Кеннеди – орел, смотрит с улыбкой, в кресле развалился по-хозяйски, отвечает уверенно… и неважно, что он там говорит, кто этих политиков слушает! – но голос звучит красиво, мужественно, а сам Кеннеди часто улыбается в экран, к такому сразу чувствуешь расположение…

С предсказаниями результатов потому и случился казус: все социологи, кто слушал, предсказали победу Никсона, в то время как смотревшие – Кеннеди. С той поры и начали уделять особое внимание имиджу, будь это президент, кандидат или соискатель на какую-то должность. Особенно если планируешь выставить свою кандидатуру на избираемый пост. Народ не слушает речи: все звучат красиво, но все брешут, каждый избиратель предпочитает кандидатов увидеть, почему-то кажется, что так с одного взгляда сразу поймем человека и решим безошибочно, кто сволочь, а кто сволочь поменьше.

Не знают, наивные, плохо в школе учились, что еще в дочеловеческом мире возникла мимикрия, когда безобидные мушки умело прикидываются грозными осами. Люди сумели создать целую науку, как с помощью имиджа таких вот ядовитых пчел замаскировать под трудолюбивых пчелок, которые только и думают, как неустанно носить мед для своего народа, для ненаглядных избирателей!

Служба охраны категорически противилась, чтобы я выступил на митинге прямо на площади. Одно дело – в здании, неважно каком, можно проверить входящих, пропустить через металлодетекторы, подозрительных взять под особую опеку, а то и вовсе не пустить, пошла она на хрен, эта демократия с ее свободами личности, не фиг выглядеть подозрительными личностями и кавказцами, другое – на площади, когда в толпе десятки тысяч человек, когда так легко выстрелить по неподвижной цели.

Я возразил:

– Прошли те времена, когда наши могли вот так жертвовать собой!

– А если шахиды?

– Тех по мордам узнают, – сказал я, но сам ощутил, что прозвучало не очень убедительно. – Ладно, быть убитым – профессиональный риск всех президентов. К тому же движение за вхождение в Америку приняло такой размах, что уже не остановить. Буду я президентом или нет, но Россия на этот раз и запряглась на диво быстро, теперь попрет и без меня.

Куйбышенко спросил недоверчиво:

– Вы вправду такой… самоотверженный?

Я развел руками.

– Конечно, общечеловеческая зараза и меня покоррозила, очень хочется быть живым… но когда такие ставки, то отдельной жизнью можно и, как говорится, пренебречь. Хотя, конечно, свою почему-то жалко.

Терещенко, мой нынешний начальник охраны, сказал примирительно:

– Хорошо, трибуну привезем с собой.

Охранники переглянулись, один сказал задумчиво:

– Да, это хоть и мелочь, но все-таки…

– А что за трибуна? – осведомился я. – Если в универе, где я планирую сделать первое выступление, то там все есть…

– Наша не простая, – сообщил Терещенко, – с виду обычная, но на самом деле из прочнейших кевларовых листов с титановыми прокладками. Из гранатомета не пробить, разве что из танка… И размеры хороши, будете не до пояса, как вы любите, а только голова и плечи. Уверяю вас, это все равно опасно. Очень.

– Вы мне еще каску или шлем предложите, чтобы посмешищем был!

– Никто нашу трибуну не отличит от обычной!

Я устало махнул рукой.

– Ладно, тащите свою. Но выступать буду.

Первое программное выступление я в самом деле решил сделать в стенах родного университета, где преподавал лет десять, где знаю все старшее руководство, да и меня многие помнят, хотя часть этих многих вспоминает с тихим ужасом.

Репортеры ждали у центрального входа, но служба безопасности провела меня через черный ход, там нет посторонних, а оттуда мы проследовали в кабинет ректора. Он вышел встретить, мы подали друг другу руки, я не был с ним дружен раньше, но смутную взаимную симпатию испытывали, хоть и принадлежали к несколько разным философским школам.

– Борис Борисович, – произнес он с чувством, – вот уж не ожидал, что один из наших профессоров пойдет в политику! Я имею в виду, так высоко. Да еще так стремительно и сенсационно. Все-таки от профессорского состава все ждут солидности, окаменелости, даже ископаемости…

Он проводил меня в кабинет, там уже расположились Когут, проректор, филолог номер один в России, и Уланцев, декан философского факультета.

Ректор объяснил:

– Пока там заполняется зал, успеем чайку или кофейку. Или предпочитаете поэкстраординарнее?

– Что вы имеете в виду? – спросил я.

– Теперь в моде всякие добавки…

– Професору надлежит быть старомодным.

– Тогда кофейку?

– С превеликим удовольствием.

Мы обменялись рукопожатиями с Когутом и Уланцевым, шевельнулось теплое чувство к этим недавним коллегам, хотя оба смотрят, как на опасного зверя, вселившегося в шкуру нормального по всем показателям профессора.

Незнакомая девушка внесла на подносе чашки с дымящимся кофе, сливки, сахар, фруктозу и с десяток крохотных бутербродов.

Мы расселись, даже здесь соблюдая иерархию, раньше я никогда в этом кабинете не сидел так высоко. Пару минут прихлебывали кофе молча, все поглядывали на меня с осторожностью. Я вроде бы прежний Зброяр, но того знали как облупленного, хоть и несколько сторонились из-за радикальных взглядов, но сейчас я вообще непонятная и грозная величина, вроде приближающейся к Солнечной системе темной звезды. То ли разнесет все вдрызг, то ли разнесет не все, или же в лучшем случае пройдет мимо, вызвав только магнитные бури, наводнения и гибель каких-нибудь динозавров.

– И что будущее нам готовит? – заговорил с осторожностью Когут. – Учить мне английский, китайский или автомат Калашникова?

– Что-то слишком часто об этом спрашивают, – заметил я. – Когда люди еще не могут оформить чувства в ясные четкие мысли, а только ощущают приближение грозы или потрясения основ, это проявляется в виде аллергии, псориаза или чесотки – я имею в виду, как вы уже поняли, анекдоты.