Черный человек - Головачев Василий

Кругом горела рожь, дым забивал горло, огонь подбирался все ближе и ближе, и не было сил отползти. Клим закричал. Над полем повис тонкий детский вскрик:

– Ма-а-ма-а!

Раздался конский топот, над лежащим малышом нависла лошадиная морда, чья-то сильная рука подхватила Клима, дым ушел вниз, повеяло свежим ветром. Лежа поперек седла, он увидел, как уходят назад горящее поле хлеба с черными клубами дыма и догорающее за ним городище.

Удары копыт о землю стали глуше, конь нырнул в лесную тень, остановился. Та же рука подняла Клима, отпустила, и его подхватили другие руки, мягкие, ласковые, горячие, пахнущие травами и солнцем.

– Живый, соколик мой ясный!

– Живый, – откликнулся мужской голос, – сомлел токмо. Пойду погляжу семо и овамо[101], можить, кто жив-то еще, и тронемся…

Голоса отступили в дальнюю даль, растворились в шуме леса, и сам лес подернулся туманом, исчез. Мальгин медленно всплывал из-под толщи своего небытия, пока не почувствовал, что лежит в неудобной позе на каких-то буграх. Открыл глаза.

Он лежал лицом вверх поперек кресла, безуспешно пытавшегося подобрать форму под его позу. Чувствуя пульсирующую боль в затылке, встал, стараясь не делать резких движений, обнаружил рядом поднос с напитками и жадно выпил стакан бальзама. Опуская стакан, заметил, что ладони оранжево светятся, потер их друг о друга, словно стирая грязь. К его удивлению, свечение исчезло.

Голова прояснилась, тело перестало казаться рыхлым и наполненным водой, – как губка. Мальгин сел в кресло и сказал вслух:

– Кажется, я смертельно болен собой.

– Не смертельно, – возразил кто-то ворчливо, – но веселого мало.

Мальгин встрепенулся, озираясь, потом сообразил, в чем дело.

– Харитон? Долго я провалялся без сознания?

– Это смотря относительно чего считать «без сознания», – пси-сказал инк. – Около восьми минут. Но собственно инсайт длился тридцать три секунды. Я все записал, хотя, как всегда, не все понял. Сам-то помнишь что-нибудь?

Мальгин напрягся, словно собираясь поднять штангу, и память послушно развернула перед ним то, что пряталось в очередном «черном кладе». Специфика жизни «черных людей». Подумалось: за эти сведения ксенологи мне памятник поставят… если до того момента я сам не превращусь в маатанина.

– Не должен, – сказал Харитон. – С таким сильным человеком, как ты, я работаю впервые, другой на твоем месте давно бы сломался. Ведь обладатель баса – «терроморфа глубь» – это же на самом деле прямая команда, программа трансформации мозга, живущая в подсознании и пытающаяся подчинить твое «я». А «дерево» на багровом фоне – твоя нервная система.

– Это-то я знаю.

– Я знаю, что ты знаешь, но до сих пор не могу понять, как тебе удается уходить от атак этой программы, соскальзывать в древние памяти.

– А вот с этим разбирайся сам, я тоже не понимаю механизма соскальзывания.

Мальгин вспомнил остановившийся взгляд Шаламова, когда память «черного человека» завладела им полностью, и отголосок былой жути заставил сердце забиться быстрей. Куда ты ушел, Дан? И когда вернешься? Или бываешь на Земле регулярно, а мы не знаем?

Снова перед глазами повис разбухающий, обросший «шубой» исполинских черных молний клубок скомканного, перекрученного пространства, возникший на месте обломка «сверхструны», – ворота в мир иных измерений, и в душе шевельнулись страх и сожаление: войти в эти ворота не было суждено никому. Еще хорошо, что эксперимент решили проводить на Меркурии, достаточно далеко от человеческих поселений, а если бы это сделали на Луне или еще лучше – на Земле?.. Но каков Лондон! Он наверняка знал о результате эксперимента, обладая завидной футур-памятью, но предпочел намекнуть, а не сказать прямо. Скажи он, что произойдет, и никто бы не поверил, а намек заставил насторожиться и вовремя сыграть тревогу. Вот с кем надо бы непременно повидаться.

Мальгин посидел еще немного, отдыхая и чувствуя, как возвращаются силы, приказал «домовому» набрать код Карой. Однако ее комп, осведомившись, кто звонит, ответил, что хозяйки нет дома и не будет еще долго. На вопрос, как долго, он ограничился коротким «спросите у нее», а на второй, где ее искать, туманно сообщил – «В небесах». Видимо, отвечать таким образом было ему предписано самой Карой.

В Институте нейроисследований в Вене ее тоже не оказалось, дежурный инк мог сообщить только, что Карой Чокой взяла отпуск на неопределенное время.

Поразмышляв, Клим позвонил Джуме Хану. «Домовой» нашел безопасника в центре системы СПАС в Приземелье; станция была «привязана» к одной точке земной поверхности на высоте десять тысяч километров.

– Привет, – угрюмо улыбнулся Джума в ответ на приветствие хирурга.

– Тебя перевели в спасатели?

– Работа, – пожал плечами Хан, не вдаваясь в подробности, и оживился: – Говорят, ты присутствовал на эксперименте по «размотке» «сверхструны»? Что произошло?

– «Струна» по неизвестным причинам «провалилась» в многомерность, теперь в том районе образовался, по заявлениям физиков, «бесконечномерный объект», horror infiniti.[102]

– И с чем его едят?

– По-моему, они сами не понимают, что это такое.

– Эйнсоф.

– Как?

– Эйнсоф – бездна, ничто в понятиях каббалы.

– Объект назвали «сферой Сабатини», по имени ученого, проводившего эксперимент, но эйнсоф – звучнее. Теперь там работает эконадзор, и кое-кому крепко достанется, в том числе и Ромашину.

– Он-то при чем?

– Эксперимент готовился с его подачи, именно он надоумил физиков попробовать раскрыть шаламовский обломок «сверхструны».

– Физики должны были сами просчитать варианты финала, эфаналитики есть и у них. И вообще провал «струны» можно посчитать ситуацией форс-мажор[103]. Ты не очень хорошо выглядишь, мастер! Что-нибудь случилось?

– Просто накапливается усталость.

– Надо чаще менять профессию, это стимулирует вкус к жизни. Сужу по себе.

– Я не это имел в виду. Приходится бороться с собой…

Джума поймал его взгляд.

– Не справляешься?

– Пока справляюсь. – Мальгин сжал зубы, вдруг сообразив, что Джума понял его звонок по-своему, как просьбу о помощи. – Джу, я ищу Карой, но ее нигде нет, а «домовой» заявил, что она в «небесах». Что это значит?

Глаза Хана сузились, на миг стали тоскливыми, блеснули вызовом, погасли. Помолчав немного, он сказал с усмешкой:

– Уже два дня не видел я предмета, на третий кончу жизнь из пистолета… как говорил поэт. А разве она тебе ничего не сказала?

Сердце Мальгина оборвалось, его обдало жаром, но приходилось держать марку, и он постарался не сбиться с тона: