Дэмономания - Краули Джон

Тогда она ничего не сказала, но теперь ей хотелось ответить: что значит «глуп», Майк? В чем твоя глупость? А если дело не в тебе, Майк, глуп ты или нет? Если дело во мне? Майк, а если это я глупо стремилась сделать то, к чему стремилась?

— Мам, я писать хочу.

— Нет, милая, не хочешь. Мы только что сходили.

— Хочу.

— Хорошо, сейчас поищу местечко.

«Ты не можешь одна со всем этим управиться, — сказал он, — тебе нельзя оставаться одной. Ты не должна». Это когда она рассказала ему про сегодняшний осмотр, про бумажки, присланные из больницы, буклетик на тему «Эпилепсия и вы», который она прочла, во всяком случае попыталась. Майк смотрел на нее, слушал и кивал со вниманием, но не сумел скрыть того, что мысли его — о другом; не о врачах и медицине он хотел поговорить.

Со мной Сэм всегда чувствовала себя прекрасно, сказал он. Слава богу. Рядом со мной у нее все было в порядке. И я уверен, абсолютно уверен, что и дальше так будет.

Он улыбнулся, не то чтобы торжествующе, но с таким самодовольством, которое, конечно, должно было сойти за подбадривание — а вместо этого вызвало у Роузи настолько сильные опасения, что ни тогда, ни теперь она не могла разобраться, что же почувствовала: он, конечно же, переменился, да так, словно его подменили, но когда он улыбнулся, клыки вновь его подвели, так что Роузи уверилась: если дочь вернется к нему, он не лелеять ее будет, а слопает.

— У-уй, мам, уже поздно.

— Ну, Сэм!

— Я пошутила! — взвизгнула Сэм от восторга.

— Ах ты! Ух ты, маленькая…

— Ух ты, большая… Может, ей нельзя оставаться со всем этим наедине, есть у нее силы или нет. Да она и не хочет быть одной. Но Майка пускать обратно в свою жизнь, в свое сердце, в свою постель, лишь бы не оставаться в одиночестве, — она не собиралась. Брент Споффорд никогда не произносил таких слов, сколько они ни говорили про Сэм, — он никогда не провозглашал, что Роузи не должна одна нести эту ношу, что ей есть на кого опереться. Он просто раз и навсегда предложил ей и Сэм все, чем владел и что мог. Но все-таки вопрос он задал, а ответ ее был тем же.

Сокровенными и косвенными путями попадаем мы теперь в города, а прежде сходили на огромных вокзалах, выстроенных в самом центре, и, миновав ожидающий нас подземный переход, вливались прямо в шумную толпу. Роузи кружила по многополосным развязкам, сплетавшимся вокруг центра Конурбаны, и не могла прорваться; выбрав какую-нибудь подходящую на вид дорогу, она вновь оказывалась на объездной, предназначенной для того, чтобы миновать город вовсе, — и петляла наугад среди складов, а высотные здания центра отодвигались все дальше, исчезая, как заколдованный город в сказке.

Теперь, лишенная отпечатанных на ротаторе инструкций, она осталась без ориентиров. Ее детские воспоминания об этом городе не содержали никаких подсказок, как по нему ездить: лишь милые или зловещие картинки, бессвязные, как во сне. Коробка шахмат из слоновой кости и красного нефрита в битком набитой витрине антикварного магазина. Бисерная занавеска в китайском ресторанчике, запах маминого «Драмбуйе»^{25}. Вонючий туалет перетопленного детского театра, где как-то раз под Рождество на шумной и яркой постановке «Красной Шапочки» ей стало дурно.

Они уже опаздывали. Сэм выдрой скользнула через спинку на переднее сиденье и стала помогать матери подзывать то ли глуховатых, то ли невнимательных горожан.

— Институт педиатрии? — переспросил остановившийся рядом с ней на перекрестке таксист. Он озадаченно покрутил во рту зубочистку.

— Детская больница.

— В смысле, малыши?

— Что?

— «Малыши». Знаю. Здесь рядом. — (Сзади загудели клаксоны, но он не обратил на них внимания.) — Вот тут его тыльная сторона — и все. Объезжайте. Тут одностороннее вообще-то. Надо вкруговую.

Она поехала вкруговую или, скорее, по неровному квадрату и остановилась перед огромным многокорпусным зданием, хитро встроенным в тесный квартал, сооруженный сто пятьдесят лет тому назад под платные конюшни и свечные магазинчики. Название, выложенное блестящими металлическими буквами, красовалось на стене крытого перехода, который вел из нового корпуса в старый: «Конурбанский институт педиатрии и детская больница». Однако на высоком архитраве старого здания была и другая надпись, вырезанная по камню: «Городской дом малышей». Так он раньше именовался.