Что-то страшное грядёт - Брэдбери Рэй

— Нет, — прошептал он, — такпоздно в году не бывает луна-парков. Не может быть!

Он накрылся одеялом с головой, включил фонарик, раскрыл книгу. На первой картинке, которая предстала его глазам, доисторическая рептилия разгребала крыльями ночной воздух миллионы лет назад.

«Черт, — сказал он себе, — в спешке я ухватил книгу Джима, а ему досталась одна из моих».

Но ящер был великолепный.

Паря навстречу сновидениям, Вилл слышал, как внизу беспокойно ворочается отец. И вот хлопнула входная дверь. В этот поздний час ни с того ни с сего его отец отправился на работу — к своей метле или к своим книгам там в городе, далеко… далеко…

А мама знай себе мирно спит, не подозревая, что он ушел.

Глава девятая

Никто другой на свете не мог похвастаться таким звучным именем.

— Джим Найтшейд. Это я.

Гордый собою, Джим, сотканный из рогоза, сейчас привольно лежал в постели, расслабив крепкие мышцы, тугие суставы. Библиотечные книги лежали нераскрытые возле покойных пальцев правой руки.

Он ждал, и сумеречного цвета глаза его окружали тени, которые, рассказывала мать, появились, когда он в трехлетнем возрасте чуть не умер, о чем и помнил до сей поры. Волосы его были цвета осенних каштанов, вены на висках, на лбу, на шее, на тонких руках, тикающие сосуды на запястьях — темно-синие. Он весь был расписан темными прожилками — Джим Найтшейд, мальчик, который с годами все меньше говорил и все реже улыбался.

Дело в том, что Джим смотрел на мир и не мог отвести взгляд. А когда вы всю жизнь не отводите взгляд от мира, то к тринадцати годам насмотрелись на такое количество исподнего, как другие за двадцатьлет.

Что до юного Вилла Хэлоуэя, то его взгляд чаще всего обращался за, или в сторону, или поверх. Так что к тринадцати годам он насмотрелся всего лет на шесть.

Джим знал каждый сантиметр собственной тени, мог вырезать из черной бумаги свой силуэт, свернуть и поднять на флагштоке собственным знаменем.

Вилл иногда с удивлением обнаруживал сопровождающую его тень, но не задумывался над этим.

— Джим? Ты не спишь?

— Не сплю, мам.

Дверь отворилась, потом закрылась. Он ощутил, как прогнулась кровать под весом матери.

— Что это, Джим, у тебя руки как лед. Не надо открывать окно так широко. Помни о своем здоровье.

— Конечно.

— Не говори так — «конечно». Ты не знаешь, что значит иметь троих детей и сохранить только одного.

— У меня их вовсе не будет, — сказал Джим.

— Легко говорить.

— Я знаю. Я все знаю.

Она помешкала.

— Что ты знаешь?

— Нет смысла делать еще людей. Люди умирают. — Его голос звучал очень спокойно, тихо, почти печально. — И все.

— Почти все. Тыздесь, Джим. Без тебя я давно сдалась бы.

— Мам. — Долгое молчание. — Ты помнишь папино лицо? Я похож на него?

— В тот день, когда ты уйдешь, он уйдет навсегда.

— Кто уходит?

— Понимаешь, Джим, даже лежа здесь, ты так быстро бежишь. В жизни не видела человека, который и во сне двигался бы так энергично. Обещай мне, Джим. Куда бы ты ни успел — возвращайся с кучей детишек. Пусть растут здесь. Дай мне баловать их — когда-нибудь.

— У меня никогда не будет того, что может причинить мне боль.

— Ты собираешься коллекционировать камни, Джим? Не выйдет, настанет день, когда боль тебя не минует.

— Не настанет.

Он посмотрел на нее. Лицо матери не оправилось от давнего удара, метины вокруг глаз не разгладились.

— Ты будешь жить и не избегнешь боли, — произнесла она во мраке. — Но когда настанет час, скажи мне. Попрощайся по-доброму. Иначе я, быть может, не отпущу тебя. Разве это не ужасно — схватить и не пускать?

Внезапно она встала, чтобы затворить окно.

— Почему это вам, мальчикам, непременно надо, чтобы окно было распахнуто настежь?

— Кровь горячая.

— Кровь горячая. — Она стояла в одиночестве. — В этом источник всех наших печалей. И не спрашивай — почему.

Дверь закрылась.

Джим, оставшись один, отворил окно и высунулся наружу под безоблачное ночное небо.

«Гроза, — мысленно спросил он, — ты на подходе?»

Да.

«Чувствую… там на западе… мчится сюда, здоровила!»

На дорожке внизу лежала тень громоотвода. Он вдохнул прохладный воздух, с силой выдохнул жаркое возбуждение.