Голубая кровь - Круз Мелисса де ла

— Дай-ка угадаю, он был с Мими Форс?

Шайлер кивнула.

— Пожалуй, пора нам отсюда сваливать.

— Совершенно с тобой согласна, — отозвалась Блисс.

Шайлер в последний раз взглянула на Джека. Он по-прежнему спорил с сестрой и даже не заметил, что Шайлер уходит.

ГЛАВА 17

Сколько Шайлер себя помнила, воскресенья она всегда проводила в больнице. Когда она была помладше, они с бабушкой добирались до дальнего края Манхэттена на такси. К Шайлер все настолько привыкли, что охранники даже не выдавали ей бейджика посетителя, а просто махали, чтобы проходила. Теперь, когда она стала старше, Корделия редко присоединялась к ней во время этих еженедельных визитов, и Шайлер ездила одна.

Она прошла через приемный покой, куда доставляли больных «скорые», через застекленный коридор, мимо киоска с подарками, воздушными шариками и цветами. Девушка купила в киоске газету и прошла к заднему лифту. Ее мать находилась на верхнем этаже, в отдельной палате, обставленной как номер люкс какого-нибудь из лучших отелей города.

На Шайлер, в отличие от большинства людей, больницы не производили угнетающего впечатления. Слишком уж много времени она провела здесь в детстве, катаясь по коридорам на взятом взаймы кресле-каталке и играя в прятки с медсестрами и санитарами. Каждое воскресенье она ела в здешней столовой в подвальном этаже, и раздатчики нагружали ей тарелку беконом, яичницей и вафлями.

В коридоре ей встретилась постоянная сиделка матери.

— Сегодня хороший день, — с улыбкой сообщила сиделка.

— О, здорово! — Шайлер улыбнулась в ответ.

Ее мать пребывала в коме большую часть жизни девочки. Когда ей было несколько месяцев, у Аллегры случилась аневризма, и она впала в кому. Почти все время она спокойно лежала в постели, не шевелясь и едва дыша.

Но в «хорошие» дни что-то происходило: дрожание опущенных век, шевеление большого пальца, подергивание щеки. Иногда мать вздыхала, неизвестно почему. Это были малые, бесконечно малые напоминания о прежней, полной энергии женщине, ныне заживо заключенной в кокон смерти.

Шайлер вспомнила заключение докторов, сделанное почти десять лет назад. «Все ее органы функционируют. Она абсолютно здорова, за одним исключением. Отчего-то ее разум закрылся от тела. У нее сохраняются нормальные схемы сна и бодрствования, и мозг ее не мертв, ни в каком отношении. Нейроны работают. Но она не приходит в сознание. Это загадка». Как ни удивительно, но врачи по-прежнему были убеждены: сохраняется шанс, что при удачном стечении обстоятельств мать Шайлер очнется. «Иногда это оказывается песня. Или голос из прошлого. Что-то работает спусковым крючком, и больные приходят в себя. На самом деле она может очнуться в любое мгновение».

Несомненно, Корделия верила в это и хотела, чтобы Шайлер читала Аллегре, пусть мать знает ее голос, быть может, в какой-то момент откликнется на него.

Шайлер поблагодарила сиделку и бросила взгляд в маленькое дверное окошко.

И увидела в палате какого-то человека.

Шайлер взялась за дверную ручку и, не поворачивая ее, снова взглянула в окошко.

Человек исчез.

Шайлер моргнула. Она готова была поклясться, что видела там седого мужчину в темном костюме, он стоял на коленях у постели ее матери, спиной к двери, и держал ее за руку. Плечи его вздрагивали, и казалось, что он плачет.