Кровь и золото - Райс Энн

Но разве он достаточно знает жизнь, чтобы принять столь судьбоносное решение? Сможет ли он навсегда отказаться от солнца?

Ответа не было. Его решение не имело значения. Потому что я вынес свое.

Что до блистательной Бьянки, то с тех пор я больше не имел доступа к ее мыслям, словно она, как хитрая ведьма, знала особый секрет. Но меру ее преданности, любви и дружбы мне суждено было познать сполна.

Дневные часы я проводил в принадлежавшем мне необитаемом палаццо, где в потайной комнате чуть выше уровня воды стоял красивый гранитный саркофаг.

Комната – великолепная маленькая камера – была отделана золотом, а ведущая в основные помещения лестница заканчивалась дверью, не поддававшейся никому, кроме меня.

Выходя из палаццо, нужно было спуститься по ступенькам прямо к каналу – но это касалось тех, кто ступал по земле.

Много месяцев назад я заказал второй саркофаг, не менее тяжелый и столь же красивый, чтобы в этих покоях могли отдыхать два вампира. В той позолоченной спальне я и проснулся на следующую ночь.

И мгновенно понял, что в настоящем моем доме переполох. До меня доносились завывания малышей и отчаянные молитвы Бьянки. Под моей крышей пролилась кровь.

Я, конечно, решил, что причиной послужило убийство флорентинцев, и, несясь к палаццо, проклинал себя за то, что не позаботился скрыть следы преступления.

Но выяснилось, что флорентинцы не имели никакого отношения к событиям дня.

Сбегая по лестнице с крыши, я уже знал, что в мой дом ворвался пьяный лорд с Британских островов, отличавшийся неуемной жестокостью. Он питал к Амадео запретную страсть, разгоревшуюся во время флирта, затеянного тем в мое отсутствие.

К своему ужасу, я понял также, что бессовестный британец, лорд Гарлек, ожидая столкновения с Амадео, бессердечно и бесцельно убил семилетних детей.

Естественно, Амадео в совершенстве владел шпагой и кинжалом. Он встретил англичанина с оружием в руках и дал ему достойный отпор. Но перед смертью лорд Гарлек успел исполосовать его лицо и руки отравленным клинком.

В спальне я обнаружил Амадео в предсмертном горячечном бреду, священников и Бьянку, обтиравшую раненого прохладным полотенцем.

Повсюду горели свечи. Амадео лежал на кровати во вчерашней одежде – один рукав был отрезан, чтобы добраться до нанесенной раны.

Риккардо рыдал. Учителя утирали слезы. Амадео уже причастили. Все ждали конца.

Бьянка повернулась мне навстречу. Ее прелестное платье было в крови. Бледная, она подошла и схватила меня за рукав.

– Он уже несколько часов борется, – рассказала она. – У него видения. Он пересек широкое море и узрел чудесный небесный город. Он увидел, что все на свете соткано из любви. Представляешь?

– Да, – ответил я.

– Судя по описанию, это город, созданный из стекла и любви, как все живое. Он увидел священников из родной страны, но они сказали, что ему еще не время попасть в тот город, и отослали его обратно.

Она воззвала ко мне:

– Они ведь правы? Ему еще рано умирать!

Я не ответил.

Бьянка вернулась к Амадео.

Я стоял сзади и смотрел, как она вытирает ему лоб.

– Амадео, – спокойно и твердо позвала она, – дыши, ради меня, ради твоего Мастера. Ради меня.

Видно было, что он изо всех сил старается исполнить ее приказание.

Его глаза открылись, но он ничего не видел. Кожа приобрела оттенок старой слоновой кости. Волосы разметались по подушке. Клинок лорда Гарлека оставил на лице страшный шрам.

– Оставьте нас, – мягко велел я всем, кто был в комнате.

Никто не возражал.

Услышав, как закрылись двери, я наклонился и, пронзив язык, капнул кровью на жуткий рубец. Удивительно! Как быстро исцелилась плоть!

Амадео снова открыл глаза.

– Мариус, – тихо произнес он. Никогда еще за всю нашу совместную жизнь он не называл меня по имени. – Мариус пришел. Почему монахи мне не сказали? А только молвили, что мне еще рано умирать.

Я поднял его правую руку. На ней тоже пламенел след клинка лорда Гарлека. Я коснулся рубца целительным поцелуем – и чудо повторилось вновь.

Амадео вздрогнул. Ему было больно: он закусил губы и снова погрузился в глубокий сон. Яд снедал его изнутри. Симптомы очевидны.

Он умирал, что бы ни сулили видения, и нежный Поцелуй Крови никак не мог его спасти.

– Ты им поверил? – спросил я. – Что тебе еще рано умирать?

Он с трудом открыл глаза. Каждое движение причиняло боль.

– Мастер, они вернули меня к тебе, – ответил он. – Какая жалость, я не помню всех слов, но они предупреждали, что я забуду. Зачем я вообще попал сюда, Мастер?

Ему было плохо, но он не хотел молчать.

– Почему меня похитили из моей далекой страны и привезли к тебе? – продолжал он. – Я помню, как скакал по степи, а в руках держал икону, мной же написанную икону. Рядом ехал отец, великий всадник, великий охотник. Но на нас напали злые татары, они схватили меня, а икона, Мастер, икона полетела в высокую траву. Мастер, я вспомнил. Наверное, они убили отца, когда увозили меня.

– Ты видел его, дитя мое? – спросил я. – Во сне?

– Нет, Мастер. Но я, возможно, просто забыл.

Он внезапно закашлялся, а перестав кашлять, глубоко вздохнул, словно на большее уже не хватало сил.

– Я знаю, что написал икону и мы поехали через степь, чтобы повесить ее на дерево. Таков был священный обычай. В степях опасно, но отец всегда там охотился. Отец ничего не боялся, а я ездил на лошади не хуже его. Мастер, теперь я знаю историю моей жизни, все знаю, но тебе рассказать не могу...

Голос его внезапно охрип, по телу прошла судорога.

– Это смерть, Мастер, – прошептал он, – но они сказали, что мне рано умирать.

Я знал, что ему оставались считанные минуты. Был ли в моей жизни человек, которого я любил больше его? Которому до такой степени раскрывал душу? Если я пророню слезу, он заметит. Если я сейчас дрогну, он поймет.

Давным-давно меня точно так же похитили и взяли в плен! Уж не по этой ли причине я его выбрал? Грабители вырвали его из жизни, совсем как в свое время меня.

И я мечтал подарить ему величайший дар – бессмертие! Кто достоин бессмертия, если не он? Да, он молод, но что плохого, если он навеки останется прекрасным, если сохранит облик юноши?

Он не Боттичелли. Он не обладает невероятным талантом и не купается в славе.

Если он сейчас умрет, мало кто вспомнит о нем, кроме меня.

– Как они могли сказать, – прошептал он, – что мое время еще не пришло?

– Они вернули тебя мне! – выдохнул я. – Амадео, ты поверил тем монахам? Поверил в стеклянный город?

Он улыбнулся. Его улыбка всегда была прекрасна, но никогда не выглядела невинной.

– Не плачь по мне, Мастер, – ответил он. Он попробовал приподняться с подушек и широко распахнул глаза. – Когда упала икона, моя судьба была предрешена.